Конь в малине

Похоже, всю работу производил компьютер. Во всяком случае, доктор лишь запустил программу и набрал затребованный пароль.

Появился стандартный интерфейс – заставка с надписью «Лаборатория экспериментальной эгографии» и строка выпадающих менюшек.

Кунявский щелкнул на меню «Работа с эгограммами». Открылся список, стремительно побежали строчки. Все названия я прочесть не успевал, но кое за какие глаз зацепился. «Атлант», «Наведенная амнезия», «Нарцисс», «Повышение потенции», «Синдром суицида», «Снятие необоснованных страхов», «Снятие ранее наложенной эгограммы»… Мелькание прекратилось. Доктор щелкнул по найденной строчке. Открылось меню «Параметры». Кунявский ввел в окно «Глубина проникновения» значение – 100(.

– Возьми пистолет, – сказал я Инге, – и если со мной что-нибудь случится, отправишь доктора к праотцам, не выслушивая объяснений.

Кунявский вздрогнул, быстро поменял «Глубину» на 65(, а потом, подумав, снизил до 62(. Нажал кнопку «ОК». На экране возникло стандартное табло «Программа к работе готова – Начать процесс – Отмена».

Доктор встал, отодвинул ширму.

Перед нашими глазами предстало скрывающееся за ширмой кресло. Спинка его составляла с полом угол градусов в тридцать.

– Проходите сюда, Гудвин. Садитесь!

Я отдал Инге пистолет.

– Гляди в оба, девочка!

Она слабо улыбнулась:

– Не промахнусь, конь в малине!

Кресло отдаленно напоминало своих собратьев, установленных в стоматологических кабинетах, но было гораздо массивнее и оборудовано ложементами и мощными пристяжными ремнями, состоящими из похожих на гусеничные траки металлических секций.

Я решительно сел, и Кунявский тут же начал пристегивать к ложементам мои руки и ноги.

– Зачем это?

– Чтобы вы не нанесли себе ран. Некоторые пациенты во время сеанса очень беспокойны.

Через пару минут ремни опоясали меня в шести местах: локти, кисти рук, грудь, таз, колени и лодыжки. Наконец Кунявский наложил на мой лоб пластиковый обруч, украшенный круглыми блямбами из серебристого металла, и шагнул к компьютеру:

– Расслабьтесь, Гудвин! Сначала будет немножко больно. – Он положил правую руку на мышь. – Включаю программу!

В ушах послышался тихий шум – будто где-то поблизости, за моей спиной, зажурчал ручеек. В висках начало покалывать, потом зудеть. Появилась легкая боль.

Я успокаивающе улыбнулся Инге, но ответной улыбки не получил: она не спускала глаз с доктора.

А потом мне просто-напросто открутили голову.

50

Когда голова вернулась, я открыл глаза.

Белый потолок, люминесцентные лампы, слева – коричневая портьера…

Где я, братцы?.. Ах да, в лаборатории у Бориса Соломоновича Кунявского, пытаюсь выяснить, кто я таков.

А вот и сам доктор. Смотрит, выжидательно, облизывает губы. Волнуется…

– Как вы себя чувствуете?

За его спиной, в пяти метрах, вооруженная «етоичем» Инга. В глазах неприкрытое беспокойство и тщательно скрываемый страх.

– Давайте, Борис Соломонович, отстегивайте!

Кунявский занялся замками. Щелк, щелк… Когда последний ремень был расстегнут, я встал и потянулся.

– Как вы себя чувствуете? – повторил доктор.

– Словно спал и проснулся.

– Когда у тебя начались судороги, я чуть не пристрелила его, конь в малине! – Инга подала мне отвалившуюся бороду.

Я прислушался к себе. Сразу заболела левая кисть. Поднял руку: на косточке у основания кисти красовалась свежая ссадина.

– Ремни невозможно подогнать к коже плотно, – виновато сказал Кунявский.

Я отмахнулся, продолжая прислушиваться к собственным ощущениям.

– Ну же, говори?! – нетерпеливо воскликнула Инга. – Вспомнил, кто ты такой?

– Тот же, кем и был, – сказал я. – Американский гражданин Арчи Гудвин, прикидывающийся русским детективом.

Кунявский издал непонятный вздох: то ли разочарования, то ли облегчения.

Я повернулся к нему:

– Что-то не получилось?

Он развел руками:

– Снятие до конца не прошло. – И засуетился: – Так бывает довольно часто. Столь глубокие процессы еще мало исследованы. Ваш случай – второй.

– Иными словами, мне довелось выступить в роли лабораторной крысы. – Я забрал у Инги «етоича».

Она вдруг кинулась к доктору, залепила ему основательную – аж голова мотнулась! – затрещину:

– Что же ты, сволочь! Исследованиями тут, на живом человеке занялся?

Ухо у Бориса Соломоновича мгновенно покраснело.

– Я был уверен в успехе, – заявил он плаксивым голосом. – Просто иногда окончательный этап снятия задерживается.

– И сколько еще ждать?

– Этого я не знаю.

– Почему же сразу не сказал? – Инга вновь шагнула к нему, поднимая руку. – Про шизофрению тут распинался!..

– Вы бы все равно не поверили!

– Инга! – крикнул я. – Подожди, девочка! Хватит раздавать оплеухи, конь в малине!

Она остановилась.

– А кто был первым? – спросил я. – Кому вы еще делали процедуру снятия?

– Самому себе. – Кунявский с опаской глянул на Ингу.

Рука у той опустилась.

– И как?

– Тоже не вспомнил себя сразу. Но я допускал подобную возможность и оставил подробную видеозапись: кто таков, чем занимаюсь, где живу…

– И когда же вспомнили?