Конь в пальто

Труднее всего приходилось кассиршам. Румяные бедняжки кое-как принимали товар, дисконтные падали, но больше всего хлопот было с деньгами. Бумажки шуршали, монеты звенели – сыпались на пол. У кого не находилось мелочи, говорили: «Сдачи не надо» – и топали к выходу. На лицах пот, в воздухе гомон и смешки.

Маша расплатилась, я потащил пакет. При сестре не решился взять пива…

Небеса текли в молоке, солнце всплывало над городом выше и выше. По улыбающимся головам бегал смех, до крыш взлетал визг. Народ беспечно слонялся по освободившейся от машин проезжей части. Вдоль белых полос по-хозяйски расхаживал двуногий лохматый пес. Меж висячих ушей – фуражка, на поясе – громадная резиновая кость в роли дубины. Страж порядка пританцовывал под бодренький мотивчик ударных и губной гармошки, льющийся из радио.

Я прикрыл губы маской, на лицо посыпался теплый ржач.

…Наша пятиэтажка. На лестнице я рефлекторно съежился. Тут вечно бродит Кощей, кукнутый старикан, – гавкает на встречных, что «позасрали тут все, Союз развалили, сгомосятились…» ну и тэдэ…

Дома вылез из верблюда, как бабочка из куколки – насквозь мокрый, вновь родившийся. Полетел в прохладу дождя, под душ.

– Слушай, а у тебя есть другой костюм? – Я насухо вытирал волосы. – В смысле, для меня?

Сестра ходила из угла в угол, вдумчиво листала какие-то бумаги.

– М?.. А, да, за диваном. – Бумаги шлепнулись на стол, Маша исчезла в ванной, зашумела вода. Сквозь стену глухой голос: – Он и есть твой. Верблюд для нашего гота, не пропадать же добру. Хоть ты попользовался…

Я вспорол на коробке скотч. Внутри оказался…

– Ништяк! – Я визжал как мальчуган. – Машка, ты супер!

Конь. Белоснежная улыбка в полморды на зависть рекламам зубных паст, один глаз светит безумным весельем, другой хитро прищурен. Но самый шик – пальто! Широченное: из-под серой замши видны лишь копыта и хвост.

– Да, специально тебе заказала.

– Как? Там че, можно выбирать?

– Тем, кто организовывал, – да. Имеем же мы, активисты, какие-то привилегии!.. Слушай, прибери комнату в знак благодарности, а то опять смоешься, ищи тебя…

В моем логове свалка пивных банок… будто стреляные гильзы от снарядов. Под потолком развороченный патрон, в нем вместо лампочки – пустая бутылка водки. Всюду пеплом пыль. Война здесь грохотала ого-го…

Я зашуршал мусорными пакетами. Пока алюминий брякал, Маша привела себя в порядок.

– Все, побежала! – донеслось сквозь завывания пылесоса. – Отпросилась на часок, а уже за полдень!.. Ладно, отмажусь, мол, тебя спасала!

– Там с этим дурдомом не до тебя! – крикнул вслед.

– Это да!

Дверь хлопнула. Вырубил пылесос: пойдет.

Вышел на балкон. Внизу кусочек сквера под шевелюрами тополей, бурлит улица. Ветер срывает все подряд: с деревьев – листья, с прохожих – смех, крутит вихри, пропитанные музыкой. В потоке белеют блики мороженого; вереница детей – мало, что сами как плюшевые зверята, еще и с мягкими игрушками в обнимку; лев с пантерой вальсируют, зрители из кошачьих, копытных и прочих хлопают в такт; шмель с тортом в лапах раздает угощение первым встречным. О, Маша-лисичка! Элегантные шажки, у локтя сумочка.

На перекрестке творится нечто. Четыре мен… копа дубасят пьяного мужика без костюма огромными надувными молотками. Те с бумом отскакивают, мужик брыкается, плюет матом, но град пружинистых ударов валит его в дружеские объятия доблестной полиции. Дебошира вяжут «колбасой» из воздушных шариков. Народ получает удовольствие.

Живот ноет от хохота; вчера со мной, наверное, так же обращались.

Что я топчусь в квартире? Веселуха-то на улице!

Десять минут – и я среди толпы, сияю зубами на пару с конем. В меня тычут пальцами и выпадают в ржач, я рвусь на части от изобилия мелькающих красок. Сердце подбрасывает тело, а всем кажется, что вприпрыжку меня несут ноги.

Сворачиваю на узкую улочку, к пивному ларьку. На проезжей части орава из семи «человек» захлебывается смехом. Машет молотками, как у полицейских.

Видит меня.

– Бей мерина!

Взрывается галдеж, семерка несется ко мне. Сыпятся удары, я ору как на американских горках, молоты упруго толкают туда-сюда, сбивают с ног. Мир кувыркается в безудержной радости. Толстобокий конь смягчает падения, а молоты кидают меня как ветер пушинку. Внутри воет адреналин, острые молекулы жгут кровь, волны бьют – от сердца к коже, раз за разом.

Приземистый порыв сметает толпу как деревяшки в городках.

Я хватаю чью-то кувалду, и мы с порывом – низеньким мужичком в наряде козла, лицо под маской – рассекаем мобов направо-налево. Мужичок воинственно крякает, мы гоним парней вдоль улицы. Те иногда бросаются в контратаку, по одиночке или парами. Группируются, берут нас в кольцо. Напарник, судя по кличам, немолодой, но на редкость боевитый. Шустро прихрамывает, движения – молнии. Бросок, другой – и все барахтаются в пыли.