Конь в пальто

Никелированный шест торчал перед зеркальным панно не случайно. После удачных операций Хан любил заказать братве на потеху пяток, а то и десяток танцовщиц из стрип-баров, и они поочередно извивались у шеста, вынужденные наблюдать за своими искаженными отражениями напротив. Длинные ноги, симпатичные мордашки, ухоженные тела – все, чем гордились девушки, беспощадно уродовалось. Эротические телодвижения выглядели жалкими и комичными. Зрители, имевшие возможность сравнивать натуру с отображением, улюлюкали и гоготали.

Если очередная красотка не выглядела достаточно униженной, Хан прибегал к дополнительным эффектам. Например, приглашал на домашний спектакль псарей с их четвероногими друзьями человечества, которые реагировали на мельтешение голых рук и ног перед своим носом весьма заинтересованно. Испуганных девушек просили не беспокоиться: собачки добрые, не укусят. Пит-були и бультерьеры действительно без команды не бросались, только глухо ворчали и натягивали поводки, отчего их налитые кровью глаза таращились с особой свирепостью. Девушки становились заторможенными, но им кричали: шевелитесь, а то замерзнете, и они шевелились, трясли грудями, вертели попками, каждую минуту ожидая, что собачьи клыки вырвут из них лакомый кусок. Однажды одна трусиха, заслышав мощный лай за своей спиной, напрудила прямо на паркет, и ее заставили подтирать лужу собственными тряпочками.

Запомнилась Олежке высокомерная светловолосая эстонка, ас своего дела, затребовавшая за сеанс неслыханный гонорар в сумме 850 долларов. Рост под метр девяносто, накачанная до предела грудь, волосы белые до самых корней, а на ягодицах два ярких татуированных мотылька – там было на что посмотреть. У парней напряглись лица и все остальное еще до того, как она начала раздеваться – от одного только неповторимого акцента, с которым она попросила вкльючить мьюзику.

Оказалось, Хан, задетый при знакомстве прибалтийским холодком приезжей, решил расшевелить ее живым музыкальным сопровождением в исполнении самого настоящего похоронного оркестра! Проявил ли он при этом интуицию или осведомленность, неизвестно. Но попал в точку.

Когда заныли трубы, эстонка через силу сбросила часть одежды, двигаясь скованно и некрасиво, как механическая кукла. При каждом звонком пристукивании мятых медных тарелок она нервно дергалась, но наконец даже вздрагивать перестала, замерла голышом посреди помещения, и крылышки цветастых бабочек вяло обвисли на ее ягодицах. А оркестр все выводил и выводил щемяще-тоскливые пассажи реквиема, и никто не спешил менять эту заевшую пластинку. В результате гастролерша истерически разрыдалась и попросила ее отпустить:

– В чем дело, девочка моя? – неискренне обеспокоился Хан. – Тебе не заплатили или, может быть, плохо приняли?

– Уб-берьите эту мьюзику, – взмолилась она. – Это невыносьимо. Я нед-давно похороньила родьителей!..

Хан выразил соболезнование, демонстративно пересчитал зрителей и сообщил, что каждый из них выложил за представление по сто баксов.

– Кто вернет им эти две тысячи, родная? И кто окупит мои расходы? Тут не благотворительный фонд, не профсоюз.

Эстонская труппа возвратила гонорар, возместила убытки и была отпущена с миром. Так Золотая Орда полюбовалась бесплатным зрелищем да еще и с прибылью осталась.

Хан вошел во вкус. Неоплачиваемые сеансы стриптиза стали в доме доброй традицией. Олежка, например, был свидетелем малоэстетического разоблачения начальника цеха металлических конструкций, явившегося к Хану за причитающимся вознаграждением. Он с временным трудовым коллективом подрядился изготовить левым образом всякие калитки, решетки, мусорные баки и прочие железные причиндалы, заказанные Ханом. Днем Восьмого марта все это было доставлено в особняк, а начальник цеха препровожден к трапезничающему Хану для получения трех тысяч американских долларов. По этой причине мужик успел здорово вмазать и преисполниться праздничного настроения.

– С Международным женским днем вас! – поприветствовал он хозяина дома.

У Хана, не раз побывавшего за решеткой, чуть глаза из орбит не вылезли! Он выступил с бурной ответной речью, после первой же вступительной фразы которой мужик понял, какую чушь сморозил, пал на колени, взмолился о прощении.

– Иди! – буркнул Хан, обессиленный вспышкой гнева. – И больше мне не попадайся.

– А деньги? – всхлипнул протрезвевший мужик. – Бригада меня на фуфайки разорвет, если я без обещанного вернусь…

– Хорошо, я тебе заплачу, – неожиданно повеселел Хан. – Но не за твои ржавые железяки. Женский праздник, говоришь? Вот и позабавишь моих женщин!