Конан и алтарь победы

— Бесполезно, варвар,— откликнулся Ловар.— Это не просто песок… Это песок, управляемый высшей силой…

Ладонь северянина сжала рукоять меча с такой силой, что будь она не из стали, то была бы смята в лепешку. Варвар едва удержался, чтобы не раскроить голову этому чертовому слабаку.

И вдруг в глазах Конана на миг потемнело. Он будто наяву услышал вкрадчивый голос, отодвинувший все прочие звуки этого мира: «Вода всегда сильнее песка…»

Свободным от безумствующего монстра оставался лишь небольшой пятачок, засыпаемый сверху тем же проклятым песком.

Киммериец вспомнил, чей голос только что звучал в его мозгу.

Он убрал меч в ножны, вытащил из дорожной сумки флягу с водой, выдернул пробку, налил на свою огромную, сложенную горстью ладонь драгоценной жидкости и плеснул ее на беснующийся в двух шагах песок.

Раздался звук, похожий на шипение углей, заливаемых водой, и на шкворчение жира на сковороде, и непроницаемая толща песка, казавшаяся непробиваемой, разверзлась в месте, где на нее попали капли влаги, и открылся сквозной проход, в конце которого люди увидели голубую ленту горизонта. Правда, всего на миг. Спасительное отверстие стало быстро, на глазах, затягиваться. Конан вновь заслонил горлышко фляги над ладонью.

— Поняли, что делать? Достать фляги. Вытащить затычки. Воду беречь! Но и не жалеть. Идем! Не отставать!

И варвар выбросил вперед руку, выплескивая воду из ладони. Песчаная масса вновь с шипением отпрянула и разошлась в стороны. Конан сделал шаг к образовавшемуся проходу, увлекая за собой остальных.

И в самом деле, вода оказалась сильнее песка. Она пробивала людям дорогу. Капли сберегаемой до этого, как бесценный клад, влаги прокладывали путь вперед, отбивали атаки песка с боков и сверху, песка, который снова и снова стремился перекрыть людям доступ воздуха и задушить, насыпав над ними могильный холм. Однако сбылись слова принцессы Ливии — таинственные силы пустыни никак не могли справиться с чудодейственной силой, заключенной в простой воде.

Но вот опустела фляга Луары, за ней — Конана и Омигуса. Вода у Ки-шон и Ловара тоже заканчивалась. Проход по-прежнему неумолимо сужался. Ки-шон передала свою емкость с остатками жидкости идущему впереди Конану, чтобы тот пробил последнюю препону перед выходом из адского песочного мешка. Оставалось сделать всего несколько шагов. Из фляги кхитаянки выкатилась последняя капля.

— И у меня все! Пусто,— раздался голос Ловара.

Теперь воды не было ни у кого.

Отверстие в толще пляшущего вокруг них песка снова затягивалось. Неотвратимо.

И тут с пронзительным криком Ки-шон зубами сорвала повязку с покалеченной руки. Следом за тем ее зубы впились в едва зажившую плоть…

И сразу же обильно хлынула ярко-красная кровь. И Песчаная стена окроплялась уже не водой, но кровью. Окроплялась еще и еще…

Песочный огонь отпрянул от людей так, будто алая жил кость из человеческого тела несла ему окончательную по! гибель. Конан, а за ним и все остальные бросились вперед в образовавшуюся брешь и вырвались на свободу.

В бессильной злобе беснующийся песочный костер кружил по пятачку, который только что покинули люди и от которого стремительно удалялись. Путники бежали, то и дело оглядываясь. Им трудно было поверить, что они все-таки спаслись.

* * *

Два часа они шли без остановки, на пределе человеческих возможностей. Наконец решили сделать привал. Воды больше не было, но пока это не пугало путников. Счастье избавления от жуткой смерти наполнило их сердца ликованием. О воде они подумают потом, позже…

Глава четырнадцатая

Минуло два дня. Еду из сумок они даже не доставали. Есть всухомятку было невозможно. Да и голода не ощущалось. Голод забивала жажда. Ужасная, сжигающая все внутри жажда.

Они шли днем. Полночи тоже шли, полночи спали. Так же нестерпимо, как пить, им хотелось увидеть что-нибудь еще, кроме ненавистной желтой равнины. Где же конец их мукам?

Они почти не разговаривали друг с другом. Молчал даже Омигус. После спасения от песчаной смерти с ним произошла странная перемена. Он перестал жаловаться, стенать, хныкать, настаивать на частых привалах. Сжав зубы, безмолвно и упорно шел из последних сил, не отставая от спутников. Во время отдыха лежал, погрузившись в глубокие раздумья.

Однажды на одном из привалов Омигус почувствовал чье-то прикосновение. К нему подсела кхитаянка. Она улыбалась, глядя на него, и гладила его по голове. Он улыбнулся в ответ, взял в свои руки девичью ладошку. И — слеза покатилась по морщинистому лицу немолодого циркача. — Знаешь,— прошептал он,— я всегда хотел иметь жену, дом, детей. Но всю жизнь скитаюсь по чужим городам… И никто… никогда… Эх, жаль, что ты не понимаешь…

Кхитаянка поняла его. Наклонившись, она прикоснулась губами к его губам.

После этого они держались вместе. Шли рядом, взявшись за руки. Он говорил ей что-то на своем языке, она –. на своем. И им казалось, они прекрасно понимают друг друга…

* * *