Конан и грот Дайомы

Довольно кивнув, Дайома приложила свой талисман ко лбу голема, потом к его животу и паху, ощущая первые признаки жизни. Сотворенное ею существо слабо вздохнуло, и затхлый воздух подземной камеры впервые наполнил его грудь. Постепенно кожа голема теряла оттенок и фактуру камня, становясь похожей на человеческую – не смуглой или розовой, но все же такой, какая присуща иным людям, долго не видевшим солнца. Черты его казались вырубленными зубилом каменотеса, и Дайома знала, что пройдет еще немало дней, пока он сможет раскрыть глаза, разомкнуть уста, выслушать ее повеления и произнести первые слова – слова покорности.

Впрочем, у нее еще имелось время. Стигиец выжидал; видно, пытался догадаться, какое впечатление произвела его атака на остров. Быть может, он вынашивал новые планы или советовался с древней тварью, поработившей его разум; Дайома не могла узнать об этом, ибо расстояние до Ванахейма было далеко.

Но киммериец его преодолеет! В этом человеке таился неисчерпаемый запас жизненных сил; они били ключом, бурлили потоком, заставляли трепетать от наслаждения в его сильных руках. Он был одинаково хорош и на поле битвы, и на ложе любви; и там, и тут он вел себя как воин, как завоеватель, покоряющий вражескую твердыню.

Нет, о нем не стоило беспокоиться! Он доберется до стигийца, убьет его и останется жив. И возвратится к ней!

Особенно, если дать ему в спутники надежного и верного слугу…

Стиснув в кулачке лунный талисман, Дайома долго всматривалась в черты голема, застывшие в каменной неподвижности. Потом она вздохнула и направилась к двери.

ГЛАВА 4 ЗАМОК И ОСТРОВ

Пятеро обитали в мире, и каждому было назначено в нем свое место для жизни: кому людские тела, кому равнины севера, кому остров меж океанских волн, кому твердая каменная плоть, а кому и весь свет, все его леса и поля, моря и горы. Так повелел Митра, а Воля его воистину нерушима – и для людей, и для демонов, сколь бы не мнили они себя всемогущими.

Избранник был обеспокоен, и это мешало Ему. Особенно сейчас, когда Он занимался таким важным вопросом: решал, в чье тело вселиться при очередном воплощении.

Это было серьезной проблемой, так как подходящих представителей рода людского имелось не столь уж много; к тому же, метаморфоза свершалась лишь при условии, что новый Избранник находится неподалеку, желательно совсем рядом. Временами такое ограничение раздражало Его, временами радовало, становясь частью игры, которую Он вел в этом мире. Пожалуй, если бы он мог все – абсолютно все! – развлечение было бы не столь увлекательным… К счастью, Он неоспоримо властвовал лишь над мертвой субстанцией; живая не покорялась Ему с тем же инертным безразличием.

Итак, кого избрать? Он уже решил, что проведет одно или два столетия в теле земного владыки, полководца и завоевателя, но имя кандидата оставалось пока неясным. Безусловно, не властитель какого-нибудь из Черных Королевств и не князь из Камбуи или Уттары: первые слишком дики, вторые – малы ростом и слабы плотью. Возможно, Избранником мог бы стать владыка Кхитая или некий хайборийский король… Но одни из них были старцами, другие – глупцами и развратниками, третьи – и вовсе кретинами, с немощным телом и жалкими мозгами. Ему же требовалась молодая плоть, способная выдержать пару веков, и восприимчивый разум. Впрочем, к разуму Он не предъявлял очень уж больших претензий; новому Избраннику полагалось скорее иметь некую цель, которая придает вкус жизни. Какова эта цель, Он не мог выяснить, не овладев очередным телом, но смутно ощущал ее присутствие – так же, как человек видит огни в тумане с расстояния тысячи локтей.

У Его нынешнего Избранника тоже была цель: рыжеволосая женщина с зелеными глазами. И жалкое это стремление заслонило прочие цели, более величественные и привлекательные, с чем Он никак не мог смириться. Теперь Избранник стал для Него совсем неинтересной игрушкой, пустым сосудом или обратившимся в уксус вином. К чему колебать горы или слать губительные ураганы? Чтобы женщина, ужаснувшись, покорилась? Ничтожная задача!

Еще недавно Он был готов помочь Избраннику, пустив в ход все свое могущество, но сейчас не желал и думать об этом. Такая метаморфоза была вполне в Его природе – ведь Он являлся Духом Изменчивости и, решившись переменить тело, переменил и отношение к стигийцу, чья плоть служила Ему пристанищем на протяжении почти двух веков. Все, чего Он жаждал теперь от Избранника – последней игры, последней и заключительной сцены, в которой тот падет мертвым, исторгнув душу свою, а вместе с ней – и Его, невидимого всадника, оседлавшего разум стигийца.

Но прежде Ему хотелось очутиться рядом с новым Избранным, дабы избежать многочисленных промежуточных пересадок.