Конан и грот Дайомы

Яркие многоцветные видения плыли под сомкнутыми веками, мерцали, переливались, сменяли друг друга, неслись нескончаемой чередой, пестрой и яркой, как лента семи цветов радуги. Эти фантомы и миражи почти не отличались от реальности, обладали запахом и вкусом, ибо Конан был близок к источнику, порождавшему их – к лунному камню Владычицы Снов. Он глядел, слушал и обонял – и, пока не наступало утро, не мог вырваться из сладкого плена иллюзий.

Видел он залитые кровью стены Венариума, озаренные огнем каменные башни, лица аквилонских солдат под низко приспущенными забралами и темную яростную толпу киммерийцев, штурмующих цитадель. Он тоже был среди них, но ощущал себя не простым воином, не юношей, идущим в свой первый бой, а полководцем. Великим вождем, который вел своих сородичей к воротам аквилонской крепости.

Видел он бесчисленные стычки, то с асами, то с гиперборейцами, то с ванирами, туранцами или стигийцами. В снах его мелкие схватки перерастали в кровопролитные сражения, в битвы, где дрались мириады бойцов, где конные пытались растоптать пеших, а пешие оборонялись от всадников, перегородив поле стеной окованных бронзой щитов. Грохоча, летели в бой колесницы, тучи стрел затмевали солнце, сверкали клинки и острия пик, но он оставался невредим; он направлял вперед легионы, армии повиновались его воле, рушились городские стены, разбитые таранами, орды завоевателей врывались на тесные улицы, крушили дворцы и храмы. Он вел их к победе, неуязвимый и сильный, как бог; временами в руках его блистала Небесная Секира, временами – иное магическое оружие, достойное великого воителя.

Видел он себя мчащимся на быстром скакуне по какой-то дороге – не то в Офире, не то в Немедии. За спиной его грохотали копыта и взвивалась пыль, реяли знамена, горели на солнце шлемы и наконечники копий, звонко заливались кавалерийские рожки. Он вел в сражение свой Вольный Отряд, конных стрелков, набранных им в Бельверусе, только было их не три или четыре десятка, а многие сотни, возможно – тысячи. Он собирался обрушить конное войско на какого-то врага, на некоего противника, неведомого ему, но сильного и упорного; схватка обещала быть жаркой и сулила славу. Кто же противостоял ему? Могучая армия Илдиза Туранского, в которой он был наемником семь ли, девять лет назад? Орды смуглых черноволосых пиктов, полуобнаженных, в повязках из львиных шкур, с коими он дрался в дебрях Конаджохары, в Боссонских топях под Тасцеланом? Дружина закованных в медь ванов, рыжеволосые бойцы в рогатых шлемах? Королевская гвардия Зингары, каменные исполины короля древнего Калениуса? Воители Офира или кхитайцы, вооруженные трезубцами и шипастыми шарами на длинных цепях? Чернокожие воины из жарких земель, из Куша, Кешана или Пунта, из стран, раскинувшихся за южной границей Стигии? Или стигийские солдаты, панцирная пехота в глухих шлемах, с длинными пиками в смуглых руках?

Впрочем, не имело значения, где и с кем он вступал в бой, ибо победа всегда оставалась за ним. За ним лежало поле, усеянное телами врагов, или развалины крепости, а он скакал дальше, овеянный славой, в поисках новых противников, новых битв, новых побед. Он пережил все схватки, в которых ему некогда довелось участвовать, вспомнил все – или почти все. Скажем, сны о Заморе, где он обучался воровскому искусству, Конана не посещали. Действительно, что может быть великого в воровстве и пьянках в кабаках Шадизара и Аренджуна?

Апофеозом же его видений была власть над сокрушительными молниями Митры, которой он жаждал с давних пор. Во снах он наконец-то обладал ею! Он простирал руки, и огненные копья слетали с пальцев, поражая самых страшных врагов, чудовищ, демонов и чародеев, превращаемых пламенными стрелами в прах, в пепел, в дым, в черные уголья. Наконец-то он мог уничтожить эту нечисть – всех до последнего, всех ублюдков Сета, отродий Нергала!

Но наступало утро и, пробудившись, Конан не помнил, с кем сражался и кого победил.

* * *

В холодной камере, в самом глубоком из подземелий дворца Владычицы, на железном ложе стыл камень. Уже не бесформенная глыба, скорее – статуя великана из серого гранита или базальта. Плечи изваяния были широки, на руках, груди, спине и бедрах вздувались могучие мышцы, черты лица казались грубыми, словно выбитыми резцом неумелого скульптора. Узкий лоб, короткий прямой нос, тонкие губы, крепкие челюсти, глубоко запавшие глазные впадины… Веки исполина были плотно сомкнуты, но грудь едва заметно колыхалась, и слева, под ребрами, в неспешном ритме стучало сердце.

Голем, каменный слуга Владычицы, постепенно оживал. Он многому был обучен изначально; он мог рубить мечом и топором, метать копья и стрелы, грести, не зная устали, скакать на коне, таиться в засаде, следить, догонять нападать… Ему не требовался стальной доспех, и плоть его, сохранившая твердость камня, не нуждалась в пище и питье; он был неутомим, исполнителен и предан, хотя и обладал определенной свободой воли и мог выбирать – в тех границах, что были ему дозволены.