Конан. Великий лес

— Ушли. Родителей их выпустили, так они забрали детей и ушли. В Лес. Домой, говорят, идти незачем: соседи наверняка все растащили и порушили. Младшая так ревела, когда с Айстульфом расставаться пришлось, что он ей своего идола, божка своего пузатенького подарил в утешение!

— Вот как! — рассмеялся Конан и обернулся в поисках Сладушки. Девочка пугливо жалась в тени шатра: боялась, видно, громкоголосых вооруженных наемников. Конан поманил ее к себе, она послушно подошла. — Где Айстульф?

Айстульф нашелся быстро, и Конан указал ему на девочку:

— Помнишь ту вдову-красавицу, которая в первый день к нам приходила и просила дочку ее отыскать?

— Помню, — густо покраснев, вздохнул Айстульф.

— Так вот, я исполнил, что обещал… Это ее дочь! Ты съезди к ней, девчонка дорогу покажет… А то мне не до того сейчас, с князем поговорить надо, — сказал Конан, стараясь казаться как можно более равнодушным.

Айстульф полыхнул на него благодарными глазами.

— Спасибо, командир!

— Да что там…

…Айстульф смотрел на Сладушку с восхищением, словно на чудо какое-то невиданное, на руки поднял с великой осторожностью, словно боялся, что она растает или рассыплется. Всю дорогу расспрашивал ее про матушку, про батюшку, про нынешнее их житье, а Сладушка с удовольствием рассказывала, ей было приятно внимание, с которым слушал ее этот молодой воин, а еще приятнее было слышать, как колотится его сердце, стоит ему вслух произнести имя матушки! А когда подъехали они к дому и матушка выбежала им навстречу, причитая и плача от радости, Сладушка почувствовала, как рванулось сердце Айстульфа навстречу ей из груди, словно птица из клетки!

А потом матушка обнимала, целовала Сладушку, всю ее оглядела — ручки, ножки, носик, косичку! — не испортили ли чего колдуны-оборотни? — и снова целовала, обнимала, прижимала к груди, ласковыми именами называла, и Сладушка сама расплакалась, не понимая теперь, как же это она прожила столько времени без матушки, как же это она могла без матушки чувствовать себя счастливой! Айстульф стоял в стороне, смотрел на них с умилением… Опомнившись, Оленя кинулась ему в ноги:

— Спасибо, спасибо тебе, воин! Жизнь мою спас, счастье мне вернул, вечно благодарна тебе буду, хочешь — рабой твоей стану, прикажи — все для тебя сделаю!!!

Айстульф поднял ее осторожно — и сам поклонился ей до земли:

— И тебе за добрые слова спасибо, только не меня надо благодарить, а Конана, нашего командира! Он спас твою девочку и из Лесу привез…

Оленя смотрела на него сияющими глазами и не желала ни слышать, ни понимать, что он там на ее благодарность отвечает. Для нее главным и ясным было лишь то, что сидела она одна, каменея от горя, но въехал на двор светловолосый воин, с лицом румяным, как утренняя заря, и привез ей Сладушку, живую и невредимую. И остальное все было уже не важно!

— Матушка! Посмотри, что тебе Фрерона, княжна лесная, отдать велела! — Сладушка протягивала Олене резной ларчик. Оленя взяла его, раскрыла и ахнула: дивной красоты серебряное ожерелье — переплетение листьев и цветов, осыпанных бриллиантовыми и изумрудными каплями! Олене не то чтобы надеть — видеть-то такой красоты не приходилось…

— Вернулась-таки девчонка твоя, замухрышка эта никчемная! И, гляжу, не с пустыми руками!

Голуба! Вся зеленая от злобы!

Оленя вздрогнула и прижала к себе Сладушку… А Голуба выхватила у нее из рук дивное ожерелье, поднесла к жадным глазам… И приложила себе на грудь, верно, намереваясь отнять, чтобы в нем Барыле своему показаться. Оленя только всхлипнула жалобно — воспротивиться она не смела: боялась!

— Не тебе подарено — не тебе носить! — жестко сказал Айстульф, выхватывая у Голубы ожерелье и, с почтительным поклоном, протягивая его Олене. — Надень, красавица, порадуй меня на прощание!

…Оленя побледнела, а потом — засветилась вдруг вся, золотисто и нежно, — словно пробудилась к жизни вся ее красота, за годы жизни с Клеменем совсем было поблекшая! С улыбкой приняла она из рук Айстульфа ожерелье и застегнула его у себя на шее, и так стояла, в искристом сиянии камней, завороженно глядя на молодого воина…

— Защитничка себе нашла, беспутная! — зашипела Голуба, сперва опешившая от полученного отпора. — Мужа оплакать не успела, а уже молодца на своем дворе привечает! Ну, подожди у меня! Вот я скажу матушке!

Оленя проводила ее тоскливым взглядом и тяжело вздохнула, переводя взгляд на Айстульфа.

— Спасибо тебе, воин, за все… Только уж пойду я. Нехорошо, нам, правда, тут стоять… И соседи увидеть могут… Что они про меня подумают?

— Что дурного они могут подумать о тебе?! — возмутился Айстульф.

Но Оленя печально покачала головой и повела Сладушку в дом. Айстульф смотрел им вслед… И Сладушка несколько раз обернулась… Он был такой славный и добрый, этот чужеземец!

Угрюмо, неподвижно, с выражением величайшего упрямства на лице, до боли в пальцах стиснув рукоять меча, стоял Конан в покоях Брана. Рядом, опустив голову, стоял княжич Бранко.

Сам князь, бледный от ярости, с горящими глазами, метался, как хищник в клетке.