Кончина СССР. Что это было?

Быть может, желание сильной руки, неких более жестких мер было связано с тем, что за пять с лишним лет перестройки все здорово устали от этой вседозволенности, от тех часто разрушительных процессов, которые происходили в республиках и в различных регионах Российской Федерации? Мы с вами помним, что в какой-то момент, в том же 1991 году, о суверенитете торжественно объявила Иркутская область. Ну бред же… Так вот, может, эта вседозволенность, это ощущение безвременья заставляли многих, кому в общем судьба страны была небезразлична, думать на этот предмет и подталкивать власти, руководство страны к более жестким шагам?

Насколько я знаю, мы все время (и Борис Николаевич тоже) все-таки стремились к согласию с союзным руководством. И когда мы каждый раз спотыкались, встречали непонимание и не только непонимание, а противодействие, в том числе и законодательное, тогда мы вынужденно настраивали себя на более агрессивный режим отношений с Союзом.

И когда я говорил, что Горбачеву нужно было больше думать о консолидации, я имел в виду вот что: если бы ему удалось консолидировать и объединить свои силы с российским руководством и российским парламентом, я думаю, ситуация в стране была бы иная. Союзные республики смотрели на нашу борьбу и уже строили свои какие-то планы и, видимо, ждали, когда же кто-нибудь в этой схватке выиграет…

Очень важно было распределить полномочия между центром и союзными республиками; очень важно было определить границы самостоятельности, особенно в экономической сфере.

Есть здесь одна тонкая и малоприятная деталь. Я за последнее время успел переговорить с большим количеством людей, которые были свидетелями и участниками этих переломных событий, во многих воспоминаниях и комментариях тех лет об этом тоже прямо говорится. К сожалению, так сложилось, что очень многое, непозволительно многое в непростом процессе принятия решений зависело от эмоциональной, психологической и слишком человеческой составляющей того самого конфликта Горбачев – Ельцин. И выражалось это в том, что часто решения принимались не на основании политической целесообразности или там соображений здравого смысла, а из какой-то мелочной мести, из желания ущипнуть, ущемить главного противника по противостоянию. Разве не так?

К сожалению, да. Но я должен твердо сказать, что в действиях Бориса Николаевича все-таки самым главным основанием всегда была Россия. Самое главное было – продвижение вперед того, что мы задумали в парламенте, в правительстве Российской Федерации. И он действовал как ледокол, раздвигая все препятствия. Это главное, и его отношение к Горбачеву не проявлялось в той степени, о которой сегодня так много говорят.

Да, у него было к нему отрицательное отношение, потому что он доставил ему много очень болезненных моментов и неприятностей в жизни, несправедливых, порой даже грязных, о чем мы знаем. И, естественно, это сказывалось, но не в большой политике, не в больших делах. Он, естественно, всегда очень резко отвечал на все то, что делал Горбачев, если это препятствовало развитию России. Если же говорить об инициативе, то она должна была, на мой взгляд, идти, конечно, от Горбачева.

И еще один момент. Когда случился ГКЧП, первый, кто пришел на выручку Горбачеву, был Ельцин, хотя он мог поступить иначе. Он тогда сказал, что у него нет ни намерений, ни желания встать во главе Советского Союза: «Для меня главное – Россия».