Кондитер

Тубис еле заметно поводит бровью. Раньше, когда он носил старомодные очки и невнятную стрижку, к нему не лезли со знакомствами – и это было удобно. Чего он не принимал в женщинах – так это инициативы. Ни одна курица не бегает за петухом. Черт знает что происходит с миром, ориентиры смещаются, незыблемые столетиями принципы подвергаются переоценке, и сам фундамент, на котором зиждятся устои, переворачивается вверх тормашками.

Он мог бы объяснить этой мгновенно утратившей очарование пышечке, что нельзя быть такой голодной. Голод отталкивает. Изобилие манит. Он мужчина, охотник. Он сам выбирает свою добычу.

– Как вам идея? – не сдается незнакомка.

Когда— то у него была подруга, похожая на нее. Они были вместе недолго – слишком разительной оказалась перемена, произошедшая в ней после сближения. Он подготовился к этому заранее, поэтому боль от разлуки не была мучительной. Каждая новая встреча дарила ему надежду, но умом Сан Саныч понимал, что финал всегда будет прежним. Разочарование и неминуемое расставание. В глобальном смысле не разочаровала его только Лиза. За исключением того, что ушла. Не ушла даже – сбежала.

– Боюсь, мне уже нужно идти, – Сан Саныч вежливо улыбается, встает и неспешно удаляется прочь, спиной чувствуя на себе чужой растерянный взгляд.

Он спускается в метро, едет до конечной, потом полчаса трясется в маршрутке и наконец выходит на остановке у поселка. Еще пятнадцать минут шагает к дому. Когда он открывает калитку, обрадованная овчарка бежит ему навстречу, упирается в грудь передними лапами и приветственно лижет лицо.

– Отвали, Анька, – он бережно отстраняет собаку. На пороге отряхивает налипший на ботинки снег и входит в дом. Собака забегает следом, не отлипая от него ни на шаг.

Он машинально гладит ее, насыпает корма и только после этого раздевается. Сегодняшняя вылазка в город была ошибкой. Он переоценил свою стойкость. Едва ослабил узду – и полезли наружу, из всех уголков подсознания, долго подавляемые мысли.

«Нельзя быть такой голодной», – сетовал он на общительную незнакомку. А сам-то, сам. Разве не голод толкнул его на прогулку по городу? Три года одиночества. Целая вечность.

Сан Саныч оглядывает свое жилище: в гостиной – диван, старый комод, два кресла напротив телевизора. В спальне широкая кровать, тумбочка и шкаф. Старые обои, советские люстры. Обстановка скромная, почти спартанская. Сюда невесту не приведешь. Тубис часто менял место жительства. Мегаполисы и деревни, суета и безмолвие.

Он невольно вспоминает один из своих любимых домов, где прожил дольше обычного: добротный, кирпичный, в стороне от любопытных глаз. Сан Саныч обустроил там все на свой вкус: уютно, но ничего лишнего. А какой там был цокольный этаж! Лестница вниз, как дорога в преисподнюю, утепленные звукоизолированные стены, бордовый палас, шведская стенка, тахта. Его персональное логово, где он отдыхал и напитывался энергией. Все это пришлось сжечь.

Никогда Тубис не испытывал нужды в постоянном жилище, в котором мог бы пустить корни, назвать домом. Все временно в этом мире, и цепляясь за иллюзию постоянства ты лишь обрекаешь себя на страдания. Сан Саныч и не цеплялся: некоторые игры диктуют особые правила. Но сегодня – впервые в жизни – он пожалел, что не может позволить себе неизменное убежище, куда возвращался бы вновь и вновь, уверенный в безопасности и надежности его стен.

– Совсем я расклеился, Анька, – Сан Саныч поворачивается к овчарке и та тут же подбегает, виляя хвостом, тыкается мордой в хозяйскую ладонь. – Хорошо, хоть ты со мной. Иначе совсем край.

Анька согласно гавкает, заглядывая ему в глаза, а Тубис ловит себя на том, что безумно, ошалело скучает по такому же преданному взгляду от человеческого существа. А ведь когда— то он был счастлив. Если бы у него сохранились физические свидетельства его прежних отношений, он бы разложил сувениры на столе и любовно перебирал бы их, успокаиваясь, усмиряя горевший в груди огонь. Но у него ничего не осталось, кроме воспоминаний. Совсем ничего.

– Как думаешь, Анька? – он задумчиво гладит собаку между ушей. – Не затянулось ли наше отшельничество? Срок прошел приличный, суета улеглась. Не пора ли возвращаться к жизни?

Анька навостряет уши, пытаясь разобраться в интонациях хозяйского голоса, и Тубис невольно смеется. Ох уж эти женщины! Все одинаково ревнивы. Аньку вполне устраивает их тандем, третья лишняя ей не нужна. Овчарка не ладила ни с одной из его возлюбленных, такой уж у нее нрав, – единоличница.

– Чего напряглась? – успокаивает ее Тубис. – Все будет хорошо, дурочка. Невест у меня было много, а собака – одна-единственная. Понимаешь?

Несколько мгновений овчарка напряженно молчит, а потом разражается радостным лаем.

– Ладно, иди, – он делает жест рукой. – Занимайся своими делами.

И она послушно уходит в кухню, сворачивается на подушке у батареи, но на всякий случай продолжает полуприкрытым глазом следить за хозяином.