Кондотьер

– А давайте я вам потом объясню, – ответно улыбнулась Натали. – Вы просто посмотрите списочный состав офицеров за 1936 год, вдруг там все-таки найдется какой-нибудь Шершнев!

– Заглянуть? Ну, не велик труд, – старик встал со стула и прошел в глубину кабинета к книжным полкам. – Тэкс-тэкс, одна тысяча девятьсот тридцать шестой… – Он извлек с полки толстый том, на корешке которого золотом было вытеснено «1930–1940», и, раскрыв книгу ближе к концу, стал перелистывать страницы. – Шаганов… Шевардин… Шенкварт… Ш… Шершнев! Что за притча!

Он быстро вернулся к столу и положил перед Натали раскрытую книгу.

– Вот! А как такое возможно, я даже и сказать не могу. Шершнев Генрих Романович!

«Шершнев Генрих Романович, 1910… – прочла Натали. – Принят в полк… Производство… Внеочередное производство… Ранение… Орден… Ранение… Внеочередное производство…»

– Семь орденов и три ранения, – с уважением произнес старик, заглядывавший в книгу через плечо Натали. – Два внеочередных производства… Да, он, сударыня, форменный герой! Но Шершнев?!

– А откуда он взялся с таким званием, как думаете? – спросила Натали, вспомнив слова Свирского.

– Ну, это-то как раз просто! – отмахнулся архивариус. – Вот смотрите, принят на службу в тысяча девятьсот двадцать восьмом, то есть восемнадцати лет отроду. И сразу в звании прапорщика, а не сержанта, как если бы после гимназии. Остается один вариант – Пажеский корпус.

– Так он, думаете, из пажей?

– А тут и думать не о чем! Другое непонятно, откуда там вдруг оказаться Шершневу, если они уже почти век как… Хотя…

– Что? – насторожилась Натали.

– Возможен такой вариант. Имение ведь кому-то все равно досталось. Фамилия пресеклась, а недвижимость, права собственности перешли к другому лицу.

– И что это значит?

– Ну, если некто не может или не хочет служить под своей настоящей фамилией… Помните Атоса, Портоса и Арамиса? В русской армии, конечно, под кличками такого рода служить не пристало, но по высочайшему дозволению часто служили под фамилиями матерей, дедов и бабок или именовались по принадлежащему семье поместью.

– Выходит, он не Шершнев.

– Так получается.

– А как узнать, кому принадлежало это имение в двадцатые-тридцатые годы?

– Думаю, следует обратиться в земельное управление в Новогрудке… Или поехать в Смоленск…

– Ладно, – согласилась с очевидным Натали. – Тогда хоть объясните, как он мог попасть в Генштаб, не имея соответствующего образования?

– Ну, это-то просто! В гвардейских полках курс Академии можно было проходить без отрыва от службы. Тем более, в Петрограде, где Академия испокон века и располагается. А экзамены сдавали экстерном с очередным выпуском. Эта практика и до сих пор существует, так что ничего необычного…

* * *

Под утро приснился сон. Памятный, но давний, много лет не возвращавшийся и не тревоживший покой. И вот опять. Снова те же дурные подробности и невероятный реализм в ощущениях.

Зима, плац, батальоны в строю. Облачка пара колышутся над головами солдат, поднимаются перед лицами, стирая черты, уравнивая, окончательно превращая строй в безликую, бездушную, но хорошо организованную массу…

– Слууууушааймоюкаааманду! – голос генерала Ишеева взвивается к низкому небу, гулко отражается от краснокирпичных стен. – Раавняааайсь! Смиирна!

Копыта княжеского коня бьют в брусчатку плаца, генерал тяжело поворачивается, привстав на стременах и обозревая строй.

И сразу же начинают бить барабаны.

«Чертовы барабаны…»

Барабанная дробь, воронье карканье, мелкий редкий снег, срывающийся с низкого серого неба, словно бы выплавленного из скверного чугуна, и комендантский взвод, печатая шаг, приближается откуда-то справа. Сжимает горло, будто в предчувствии петли, и Генрих ощущает, как холодный – с запахом мороза и студеного моря – воздух режет мелкими острыми льдинками горло и легкие.

«Это жизнь, – вдруг понимает он. – И это то, что они собираются у меня отнять!»