Кондотьер

Правда, кое-что все ж государеву душу грело. И душевное письмо от Елизаветы, королевы английской, купцами заморскими переданное, и визит тайный посланников из Речи Посполитой. Многие литвины тамошние, несмотря на все поношения собаки-предателя Курбского, желали бы видеть на королевском троне не кого-нибудь, а лично Ивана Васильевича. Нынешний король, Сигизмунд-Август, дряхл уже был, а королей в Речи выбирали. Кто-то даже французского принца Генриха Анжуйского предложил… кто-то австрийского кесаря… кто – венгерского короля, властителя Семиградья, Стефана… Кто кого. А православные литовские магнаты – Ивана Грозного. Чем государь нехорош? Живо шляхту укоротит, а то сладу с ней нет никакого. Да и не все католикам править, хоть и одно государство, а все же Литва не Польша – православных много.

Хвастал Иван Васильевич, в подробностях все королю рассказывал и ликом все больше светлел. Не так все и плохо, оказывается! Бояр лихих перебил, не всех, правда, ну да ничего, и до всех прочих воров скоро руки дойдут… война ливонская как-то идет вяло – ну, так к тому лету дела поправим, войско пошлем!

– Григорья Лукьяныча к тебе пришлю, – обещал царь. – Скуратова-Бельского. Воин знатный и предан мне, аки пес. Таких теперь мало.

При этих словах Арцыбашева передернуло – вот только ему Малюты Скуратова, известного палача, для полного счастья и не хватало!

– Не надо Скуратова, государь. И без него обойдемся – чай под мою руку волость за волостью переходят. Порядка хотят, довольства.

– Порядка все хотят, – усмехнулся царь. – Что про Польшу скажешь? Могут там за меня на трон выкрикнуть?

Магнус подумал чуть:

– Литвины – да.

– А окромя литвинов?

– Окромя литвинов, еще лифляндские да курляндские города, – твердо отозвался король. – Бывшие орденские. Ныне Польша, Речь, ими владеет. Они, государь, в лютеранство давно подались, полякам то как кость в горле.

– Так и мне лютерова ересь не по нраву! – разволновался государь, аж посохом по полу пристукнул.

Магнус светски повел плечом:

– Ах, Иван Васильевич, оставьте! По нраву, не по нраву… а в городах тех денег больше, чем во всем королевстве польском. А ну как они за тебя всей силой своей денежной встанут? Капитал, бюргеров, недооценивать никак нельзя – союзник мощный.

– Торговые мужики?! – царь нахмурился. – Ах, Арцымагнус, друже – ты мне посейчас те же песни, что и королева аглицкая, поешь.

– Так верно же, государь! Деньги, они…

– Нет! И без торговых мужиков обойдемся, – твердо сжав губы, отрезал царь. – С ними якшаться – чести урон. Ты – да, ты можешь… Только кто ты, а кто я? Ла-адно, не обижайся. Сегодня давай-ко на пир. Невестушку свою, Машу Старицкую, посмотришь. Поди, не помнишь ее? Расцвела, расцвела девка, заневестилась, хоть и мала еще. Дам за ней землицы у Волхова-реки и еще – в Карелии. Владей, не жалко!

* * *

На устроенном по велению царя пиру все шло как обычно. Иван Васильевич, как водится, запоздал, без него не начинали – боялись. Посмели бы! Сидели за столом по чину, и кое-где уже начали было драться из-за места (ближе-то к царю – почетней). Дралась какая-то мелочь из приглашенных на пир думных дворян. Осанистые родовитые бояре, ради пущей важности парившиеся летом в собольих, крытых парчой да бархатом, шубах, места свои знали твердо. Раз не в опале – так на своем месте и сиди. А коли приблизит государь, дело какое важное поручит – тогда и передвинуться можно, кой-кого с соизволенья царского потеснить.

Вполголоса обсуждая свои дела, на Магнуса бояре поглядывали вполглаза – многие помнили его еще по прошлому визиту. Что им ливонец? В кремлевские дела не лезет, чужак, одно словно – немец. Как немец и одет – тьфу ты, прости Гоподи! Кафтанчик куцый, облегающие портки – срамота! – да поверх них другие портки – короткие, широкие, с ватой, с разрезами. Вот ведь как нехристи-то в полночных странах ходят! И не стыдно совсем. Нет чтоб как люди – зипунишко, кафтан, ферязь. И шубу, коли есть, можно… нужно даже. И что с того, что сентябрь-листопад нынче жаркий? Добрая соболья шубейка, чай, семьдесят рублей стоит. Семьдесят! Рублей! Серебряных новгородок-копеек – семь тыщ! А московских саблениц – четырнадцать! Думного дворянина жалованье – пять рублей в год. Корова на торгу – восемьдесят копеек. За хорошего мерина – рубль просят. А шуба – семьдесят! Ну, как такую не надеть, богачество свое не выказать?

Стукнули, распахнулись, двери – резные, золотыми вставками изукрашены. На вставках тех узорочье, птицы да звери чудные огнем горят. Больших денег те двери стоят, не хуже боярской шубы. Да и в палатах, в трапезной, тоже небедно. Стены заморским атласом, парчой да шелком обиты, под ногами от самых дверей ковер персидский стелется, вдоль стен сундуки да шкафы резные заморские, в окнах, в свинцовых переплетах не слюда – стекло вставлено. Видно все – как будто и окон нет.