Кондратий Булавин

— Вот и этакие слова твои непотребные государевым сыщикам ведомы, — сказал подьячий, — как же воеводе от царского гнева спасти тебя?

Салтыков вытер платком вспотевшую шею, признался:

— До сердца довели. Истинно говорю: ума не дам, что делается? Кругом плохо. Одни расстрой великие зрю, и куда прибегнуть, не ведаю… Ужель того хотят, чтобы старый род Салтыковых в бесчестии сгинул?

Подьячий, пощипывая по привычке бороденку, подсказал:

— В ополчение иди, боярин. Единый путь вижу, како царский гнев избыть и чести не утратить… Может, смерть честну примешь, боярин, а с мертвого токмо и не взыщут.

— Ан врешь, врешь! — перебил Салтыков. — И с живого не взыщут, коли ты поможешь…

— В толк не возьму, боярин, о чем ты речь ведешь? — удивился подьячий.

— Правая ты рука у воеводы, Ларион Иваныч. Ведаю: и оправить меня перед Москвою сумеешь и от ополчения избавить… А я за услугу сию ста червонных не пожалею.

Подьячий испуганно замахал руками:

— Что ты, опомнись! Ныне за малую корысть смертью наказуют, а за взятки и лихоимство — страшно молвить. Нет, уволь, боярин, мне своя голова дороже твоих денег.

Салтыков вышел из-за стола, принес деньги в бархатном кошельке, высыпал перед подьячим.

— Старой чеканки, Иваныч… А уладишь дело— вдвое получишь.

— Страшусь, страшусь, милостивец, — пробормотал Ларион, а у самого дрожащие руки так к деньгам и тянутся.

— Бери, не лукавь, — произнес Салтыков. — Все взятками живут. Все поползновенны!

Противился Ларион недолго. Прибрал деньги, сказал:

— Ин ладно, боярин. Так и быть, приму грех на душу. Приезжай в Козлов — оправим. Токмо не мни, что златом меня, старого, купил… Злато сие сыщикам. А меня, видно, иным приветишь. Давча девку у тебя видел, Фроськой кличут, в метрессишки хочу… Подари да прикажи снарядить.

Салтыков только крякнул:

— Эх, дорог ты нынче, Ларион Иваныч, да, видно, твое счастье. Дарю девку.

И, налив венгерским вином чары, продолжил:

— Ну, во здравие твое и воеводы!

Но выпить вино не успели. Послышался какой-то странный шум. Дверь распахнулась, вбежал. перепуганный дворецкий.

— Беда, боярин! Неведомые люди приехали! Сюда идут!

Салтыков, багровея, крикнул:

— Кто… кто пустить посмел?

Силой взяли. Сотни две, все конные и оружейные…

Они входили уже в горницу, сопровождаемые взволнованными дворовыми мужиками и холопами. Впереди чернобровый, средних лет казак, в бархатном кафтане, подпоясанном красным кушаком, и с запорожской кривой саблей…

— Бьем челом, боярин… Не обессудь, что во множестве.

Салтыков ворочал выпученными от страха глазами и еле пробормотал:

— Не ведаю вас… люди добрые…

Казак обжег его горячим, недобрым взглядом, сказал с насмешкой:

— Кондрат Булавин. Может, слышал?

Салтыков молча шевелил губами. Подьячий дрожал всем телом.

Кто-то из казаков произнес:

— Не пытай, Кондратий Афанасьич… Видишь, от радости языка лишились…

— Воистину так, — не помня себя, вымолвил подьячий.

— А ты что за ворона? — спросил Булавин.

— Служилый, приезжий, подневольный человек… — залепетал подьячий.

Булавин, не дослушав, повернулся к дворовым:

— Кто ведает?

— За одно они стоят, атаман, — ответил хмурый пожилой крестьянин. — Боярин, как пес, народ грызет, а дьяк сей бесчинства его покрывает…

— Ну, ежели так, заодно и спрашивать будем…

Подьячий затряс бороденкой, бросился в ноги атаману:

— Неправда… оговорили меня…

— Молчи, род гадючий! — прикрикнул Булавин и приказал: — Ведите их во двор!

А там у крыльца толпились приехавшие с Булавиным казаки и одетые в рваные зипуны и лапти крестьяне. Когда Салтыкова и подьячего вывели из дома, толпа встретила их зловещим негодующим рокотом.

Булавин, выйдя на крыльцо, крикнул:

— Эй, народ! В чем боярин ваш повинен? Кажи, не таись…

Толпа закипела. Полыхала ненависть в глазах людей. Вековые обиды жгли мужицкие сердца. Потрясая дубинами и топорами, перебивая друг друга, кричали:

— Разорил всех, замучил, изверг!

— Ходим нагие, едим хлеб гнилой!

— От работ тяжких спины согнуло!

— Никакой управы на него нет! Собаками травит!

— Ивашку батогами до смерти забил!

— Зверь он лютый! Оборони нас, атаман, все тебе верно служить станем!

Булавин слушал жалобы молча. Только губы от еле сдерживаемого гнева чуть приметно дрожали. Потом повернулся он к Салтыкову, спросил:

— Слышал вины свои, боярин?

Салтыков, собрав силы, злобно выдохнул:

— Воры, смерды подлые… не вам меня судить…

— Нам! — грозно сдвинув густые брови, перебил Булавин. — Кончилось царство ваше, тунеядцы. Возьми, народ, обидчиков и недругов своих! В воду обоих!

Толпа охнула, расступилась и словно поглотила боярина и подьячего. Булавин обратился к крестьянам и холопам: