Кондуит. Три страны, которых нет на карте: Швамбрания, Синегория и Джунгахора

– Да ведь некогда мне, – начал Капка. – Знаешь, какая у нас работа. Особый заказ делаем. Вы бы как-нибудь пока без меня.

– Ты что же… – Валерка даже задохнулся на минуточку. – Ты что же, отрекаешься? Эх, ты, а еще синегорец! Кто зарок давал, клятву говорил? Знаешь, Капка, это уж… это уж просто… Правда, Тимсон?

– Чего уж…

– Арсений Петрович, когда уезжал, как нам говорил? Кого назначил?

– Ну раз если так получилось! – виновато заговорил Капка. – Я же не отказываюсь на вовсе, только командором сейчас мне нечего быть. Во-первых, я от пионеров уже отстал. Занятый, во-вторых, с утра до ночи. Теперь и выходные, говорят, у нас не будут целый месяц. Какой от меня толк вам? И потом еще как-то уж я… ну, это самое… ну неловко получается. Мое такое дело теперь, что я уже из своих лет вышел. Опять-таки бригадир на производстве. Ребята узнают, так проходу мне не будет. Засмеют. Мне уже как-то не идет вроде. Деточка какой!

– Значит, мы деточки? Спасибо! – Валерка раскланялся. – Мерси. Ну, уж это, Капка, знаешь… Я считаю лично… Правда, Тимсон?

– Уж да, – изрек Тимсон.

– Эх, узнал бы Арсений Петрович! Вот, как назло, писем от него нет.

– Да я сам уже написал ему… – сказал Капка. – Адрес-то… ВМПС № 3756-Ф? Правильно? Не отвечает чего-то!

– Плохо без него, – заметил расстроенный вконец Валерка.

Тимка только рукой махнул. Они шли теперь по берегу. Волга, темная и молчаливая, дышала сыростью из черной, глухой дали. Ни огонька не было вокруг. Темен и дремуч был весь этот огромный, сейчас казавшийся безбрежным волжский простор. А когда-то там, куда уходила, повернув от Затона, Волга, небо по ночам всегда было словно приподнято, высоко расплывалось серебряное зарево. Это с правого берега отсвечивал в ночное небо тысячами своих бессонных огней большой город, город степной и волжской славы, гордый своим именем. Город был столицей этого края. Все в Затонске и вокруг тяготело к нему, все жило его славой, подобно тому как по ночам на всем лежали отсветы далеких огней великого города. Затонские редко называли его полным именем, но, когда кто-нибудь говорил: «Я вчера в городе был», – все и так знали, о чем идет речь.

Мальчишки шли молча, и все трое были удручены. Молчание было так томительно, что даже Тимка не выдержал.

– А Ходуле еще будет! – вдруг сказал он грозно. – Поймаю.

– Верно, Капа! – обрадовался Валерка. – Ты позволь Ходуле и всем свищевским за тебя колотовку дать.

– Сказал, кажется, нет! – отрезал Капка.

– Ну, пока ты командор, так мы обязанные, а уйдешь, так уж как сами знаем… Я так считаю, Тимка.

– И дам! – заключил Тимсон.

Ребята проводили Капку до самого дома. Маленькая Нюшка была одна. Она уже давно вернулась из детского сада; Рима, уходя, уложила ее спать, но Нюшке было страшно и скучно спать одной. Не успел Капка зажечь коптилку, как Нюшка закричала:

– А я еще вовсе не сплю! – и, живенько перевернувшись на живот, сползла тотчас с высокой постели на пол. – Капка, а отгадай, чего я сегодня ела?

Капка, стянув гимнастерку через голову, плескался под рукомойником.

– У нас в саду сегодня баранки давали, с маком. Целую дали и еще откусочек вот такой. – И Нюшка показала из сложенной щепотки кончик грязного указательного пальца. – Капа, чур, я полотенце буду держать, можно?

Держать полотенце, когда брат умывается, придя домой с работы, было почетной обязанностью и священным правом Нюшки. Она стояла чуточку в стороне у лоханки, над которой согнулся умывающийся Капка. А мылся он совсем как отец: шумно отплевывался, дул, фыркал и яростно тер шею.

– Ой, только не брызни смотри! Ты только смотри не брызгайся! – сказала Нюшка, ежась и замирая.

Она знала, что сейчас Капка сполоснет руки и непременно обдаст ее холодными, щекотными брызгами. И конечно, Капка брызнул, и Нюшка, деланно визжа, бросив на руки брату полотенце, стала размазывать воду по лицу, заботливо вытирать рубашонку.

– Ну тебя… Всю избрызгал! Какой ты, Капка, баловной!

Потом Капка вынул из кармана тщательно завернутые в газету две черносливины.

– На, Нюша, это у нас в столовке компот давали. Одна моя, а другая Шурки Васенина – он чернослив все равно не ест, дурной такой.

– А Рима мне сегодня колобушечку медовую купила. И тебе одну оставила.

Колобушки из очищенных семечек подсолнуха, зажаренных на меду, были любимейшим лакомством затонских ребят. У Капки даже глаза разгорелись.

– А Рима-то ела сама? – спросил он, глотая набежавшую слюну.

– Ела, ела, правда ела! – заторопилась Нюшка, помня, что старшая сестра наказывала ей именно так ответить Капке.

А сама она глаз не сводила с зернистого шарика, который лежал на блюдечке, отливая медовым золотом.

– Капа… дай куснуть разочек…

– Нюшка, мне чего-то неохота, ешь все, – сказал Капка.

Нюша зажала рот обеими руками и замотала головой.

– М!.. М!.. Ешь сам, – промычала она в ладошку, отталкивая другой рукой брата.

Сошлись на том, что разделили колобушку пополам. Капка сел за стол, где Рима оставила для него хлеб, несколько запеченных в мундире картофелин, половину селедки. Все это было заботливо укрыто обрывком газеты «Ударник Затонска».