Конечная Остановка (СИ)

Люмпен-пролетарию, который ни от кого и ни от чего не зависит, терять нечего, поскольку он даже цепей не имеет. Зато приземленный потомственный совковый пролетариат, отроду батрачащий на государство, страшно боится утратить государственные цепи. Тем более, если он идеологически полагает их своечастным имением и общественным достоянием. Оттого типичный усредненный пролетарий страшится будущего и смотрит лишь в закрепощенное минулое.

По данной же подлежащей причине полунищие и полуголодные белорусы вовсе не склонны бунтовать ради лучшей будущности, буйно устраивать оранжевые революции и майданы незалежности от президентской власти предержащей. Тем не менее стоит им вмале обрасти сальцем европейского благоденствия, мы неминуемо увидим многие и многие разительные перемены в ближайшем обозримом будущем Беларуси. От плохой жизни о революции никто не помышляет. Крепко революционизирует людей только хорошая жизнь, обещающая лучшее будущее.

Тем часом присяжные белорусские оппозиционеры нам беспрестанно толкуют о будто бы грядущем социальном взрыве по причине отчаянной-де народной нищеты и пауперизации. Зная о нем или нет, они час от часу повторяют политический тезис Аристотеля, предупреждавшего власть имущих не доводить народ-демос до крайности, загоняя его в голод и холод, в беспросветное отчаяние. Из этой посылки Аристотель делал вывод, как если б малейшее ухудшение в экономических ощущениях большинства, общее опасливое недовольство людей ведет к демократическим перипетиям, переломам, передрягам, перестройкам и переворотам.

Кто из них прав, Аристотель или Ксенофонт, нам предпослано показывает, экспонирует история европейской цивилизации последних двух с половиной тысячелетий.

- Или же ее толкователи и толковники в прошлом и в настоящем, летописцы былинные и журналеры сучасные? Не так ли, Алексан Михалыч? - разделительным белорусским вопросом Змитер Дымкин транспонировал некоторое мнение дарницкого общества, несколько подуставшего от долгого писательского дискурса.

- История, как свершившаяся череда фактов и актов, объективна. Со всем тем миром правит субъективность идей и понятий, - Алесь Двинько не дал себя сбить с толку ехидным журналистским вопросиком. Но кое-какое неудовольствие хорошей умной компании молодежи уловил, принял-таки к сведению и далее не углублялся в глубокую античность.

«Стоит добавить сослагательного исторического оптимизма поближе к имперфектной современности. Даром что здесь всё политэмигранты, как будто собрались в изъявительном наклонении. Коли считать таковыми меня и Михася Коханковича, успешно пребывающими во внутренней эмиграции».

А тут и признанный кулинарный перфекционист Евген Печанский кстати совершил ожидаемую миграцию из кухни в гостиную со свежесваренным кофе по-венски по заказу и шляхетскому историческому рецепту Михалыча.

- Премного благодарен, Ген Вадимыч, - сдобрив кофе ореховым, легитимно итальянским ликером, Двинько возобновил писательские устные размышления о временах и расстояниях, разделяющих свершившееся и покамест не свершенное.

«В имперфекте и перфекте», - грамматически и контекстуально примкнул к двиньковским рассуждениям Змитер Дымкин, вслух не вставляя глупую отсебятину в рассуждения Михалыча.

- Так вось, перфектно рассуждая, ни скудоумным и малограмотным оппозиционерам, ни кому-либо иному не пристало повторять предубеждения экономического пессимизма Мальтуса и Маркса о якобы истощении, обнищании всего и вся. Превратно истолковав Аристотеля, оба они измыслили самодельные законы истории, преуспешно ею же на историческом деле опровергнутые.

Увы и увы, ясновельможные друзья мои, и в наши дни хватает безграмотных мальтузианцев и бесписьменных марксистов, ни на альфу не ознакомившихся с печатными трудами упомянутых мною заклятых идеологов. Изустные измышления подчас неистребимы и вековечны наподобие древнейших предрассудков, вдруг выскакивающих на поверхность дюжинного массового сознания, быццам чертик из табакерки.

Вон на моем веку и на моих глазах в семидесятых годах прошлого столетия, неведомо откуда или из инобытия высунулось реликтовое пифагорейское поверие о трансцендентно несчастливых четных числах. Коли дюжина-другая цветков-кветок, значит, на могилки или на похороны. Оный глупейший предрассудок по сей день имеет широкое перманентное распространение во всех странах некогда нерушимого совковского союза…

Алексан Михалыч ни на что имманентно не намекал. Однако двадцать четыре белые и красные шток-розы в напольной вазе, с добрым умыслом уже в Киеве подобранные им в белорусской национальной расцветке, очень и очень украшали дарницкую гостиную. Естественно, наряду с сильно и свежо благоухающей, щедро расцвеченной пленительно живой, пробудившейся от зимней спячки, рождественской елкой под потолок. Цветы, восхитительно нарядная елка, роскошно увешанная сверкающим и блистающим великолепием, говорили, свидетельствовали и желали гостям и хозяевами веселого Рождества и счастливого Нового года.