Коненков

Отмечалось шестидесятилетие крупного бактериолога Саймона Флекснера. Традиция требовала увековечить образ ученого. Мистер Левин, искренне увлекшийся искусством Коненкова, загорелся мыслью уговорить выдающегося мастера из России взяться за исполнение портрета своего шефа. На другой день Саймон Флекснер побывал на выставке и доверился русскому скульптору. Сергей Тимофеевич на английском не говорил (с этим приехал в Америку, с этим и покинул страну), и, стало быть, интерес художника к модели и доверие именитого ученого и ваятелю возникли без слов. Флекснер показался Коненкову интересной моделью. Запасшись глиной, он отправился к нему в институт. Шеф Рокфеллеровского института позировал в рабочей обстановке.

Через две недели бюст, несколько больше натуральной величины, в глине был готов. Заказчик — научный совет института — одобрил работу.

Затем по фотографиям и описаниям учеников Коненков вылепил бюст Доктора Лёбба — основателя института, выдающегося микробиолога.

Затем последовали портреты жены Флекснера Элен, профессора Ногуччи, жены Левина Энн и самого Левина. Заботы Левина о врастании Коненкова в американский быт, «американский образ жизни» не ограничивались постоянными предложениями по портретированию мира ученых. Левин опекал новоявленных ньюйоркцев.

Сергей Тимофеевич утолял нарастающий духовный голод в домашней библиотеке профессора Рокфеллеровского института, благо в ней были полно представлены русские писатели-классики. Левин познакомил Коненкова с мужем своей сестры, адвокатом Морисом Хилквитом, который взялся наладить финансово-бытовую сторону жизни Коненковых. Хилквит подобрал для Коненкова удобную мастерскую с квартирой в глубине квартала между Пятой и Шестой авеню, в районе Гринвич Виллидж, где обычно селятся люди свободных профессий. Он свел Коненкова с владельцем находящейся поблизости художественной галереи с примечательной фамилией Буржуа, и, таким образом, целый ряд творений скульптора стали принадлежностью американских музеев.

Коненков остался в Америке. Первое время, полтора-два года, он не сознавал всей тяжести своего поступка. Завален был заказной работой. Платили ему хорошо. В американские дела он не вникал. Жил бирюком в своей мастерской. Сам не искал знакомств. Поддерживал отношения с людьми, так или иначе связанными с Россией, интересующимися Россией.

Встречаясь с Левиным, отводил душу в разговорах о Достоевском и Толстом, Эрмитаже и Русском музее. Федор Михайлович учился в Петербурге, в Военно-медицинской академии, был учеником И. П. Павлова, увлеченного, кстати сказать, искусством и художниками.

Хилквит, как он объяснял Коненкову, — социалист лейбористского толка. Ему приходилось читать труды Ленина. Он неплохо объяснялся по-русски и уже поэтому был для скульптора желанным собеседником. Увидев на скульптурном станке портрет выступающего с речью Ленина, Хилквит рассказал о страстном полемическом характере выступлений Ленина на II съезде РСДРП, на котором он якобы присутствовал.

Первый по времени создания этюд 1924 года так и назывался «Ленин-трибун». Можно себе представить, как жаждал Коненков встречи с теми, кто близок был вождю революции. Но рядом был Хилквит, за хорошие проценты устраивавший финансовые дела Коненкова. Небольшая По размерам композиция «Ленин-трибун» оказалась собственностью врача-психиатра Мюриэлл Боттинджер-Гардинер. По словам Коненкова, она глубоко изучала работы Ленина. Выражалось ее политическое кредо весьма своеобразно. Доставшийся ей в молодости капитал она распределила между нуждающимися студентами университета, в котором училась. Обеспечивала себя трудом врача. Отказалась от прислуги.

Коненков никогда не покидал мастерской. Его же носещали в ней люди самых разных взглядов и интересов.

Молодой талантливый профессор-юрист Карл Мюэллин, ставший горячим поклонником искусства Коненкова, о чем прямодушно объявил скульптору на второй персональной выставке в нью-йоркском Артцентре весной 1927 года, знакомит русского мастера с членами Верховного суда Соединенных Штатов. По воле этого случая Сергей Тимофеевич создает галерею образов вершителей правосудия в стране, о которой у него, в сущности, не было никакого представления.

Америка в 1925 году шумно приветствовала Чарльза Линдберга, совершившего перелет на построенном им самолете через Атлантический океан. Коненков откликнулся на это событие. Он вылепил Линдберга по своему представлению — доброго парня, высокого, улыбающегося.