Коненков

Как только голоса смолкли, они вошли. Перед Коненковым предстал светловолосый, стриженный в скобку юноша в длиннополой в талию поддевке.

— Поэт Есенин. Очень хороший поэт, — заторопился с похвалой Клычков. — Сережа знает и любит скульптуры Коненкова.

— Очень нравится мне и пение ваших слепых. Я тоже знаю кое-что подобное.

Коненков взял отложенную было в сторону лиру, и они втроем, Коненков, Клычков и Есенин, довольно стройно спели песню об «Алексии божьем человеке». Потом Есенин читал стихи. Коненков хмыкал от удовольствия и односложно просил:

— Еще.

Они стали друзьями. Есенин нашел в Коненкове родственную душу. Оба горды деревенским своим происхождением, оба проросли корнями в благодатную почву народной культуры. Оба — воплощение поэтической стихии русского народа, только один лепит свои образы словом, а другой в совершенстве владеет пластикой скульптурных форм. Есенину понравилась пресненская обитель, которая в летнюю пору стояла во ржи и васильках, с поленницей дров возле сарая, с дневавшими и ночевавшими тут мудрыми слепцами. Побывать у Коненкова — все равно что навестить родной деревенский дом. Его тянуло сюда. Здесь — великое искусство и ветхозаветная простота отношений. Здесь каждому рады и никому не оказывается предпочтение — каждый дорог. Здесь живет песня. Занимаясь уборкой, пела Авдотья Сергеевна, пели слепцы. Однажды Есенин, пройдя в калитку незамеченный дядей Григорием, сквозь кусты сирени наблюдал и слушал, как Коненков, сидя на пеньке возле сарайчика в глубине двора и самозабвенно подыгрывая себе на гармошке-двухрядке, пел очень печальную песню.

Прошло время прекрасное —
Уж зимняя пора.
И мы, друзья несчастные,
Завянем, как трава.

А затем поднялся, приосанился и твердо сказал:

— Нет, не завянем.

ГЛАВА VII «СЛУШАЙТЕ РЕВОЛЮЦИЮ»

Имя Коненкова не сходило с уст знатоков искусства, газеты и журналы наперебой рецензировали появлявшиеся на выставках новые его работы, почтительное восхищение царило даже в среде коллег-скульпторов, где завистливое неприятие успехов товарища никого не удивляло, будучи привычным делом, нормой. Впрочем, он никому не делал зла, охотно поддерживал бедствующих художников, ко всем относился с благосклонным доброжелательством. Его пресненская мастерская была чем-то вроде клуба московской интеллигенции, куда стремились попасть, где каждый чувствовал себя свободно, непринужденно и каждый пришедший рад был засвидетельствовать уважение хозяину. На Пресне в часы досуга не только музицировали, пели. Там рассуждали о политических новостях, путях-дорогах современного искусства. Там родилась идея создания профессиональных союзов живописцев и скульпторов, призванных защищать интересы художников в постоянно осложнявшихся условиях военного времени.

Авторитет Коненкова так велик, что летом 1916 года на общем собрании его избирают председателем Московского профессионального союза скульпторов. Это и честь и новый круг забот: деловые бумаги, просьбы, жалобы, заседания.

На тысяча девятьсот шестнадцатый год приходится небывало интенсивная творческая работа, и смерть отца, и любовь. Всю жизнь ему был особо памятен этот, так много вместивший в себя, год.

Февральская революция. На площади и улицы выплеснулись толпы людей. Митинги, флаги, красные банты в петлицах и на головных уборах. С уст не сходит весеннее, пьянящее слово «свобода».

В цирке Соломонского на Цветном бульваре 18 марта 1917 года бурлил цветистыми восторженными речами митинг московской художественной интеллигенции. Присутствовало около трех тысяч писателей, художников, артистов, музыкантов. Коненков удостоился чести восседать в президиуме, устроенном на цирковой арене. Много говорилось о свободном искусстве, демократических свободах, сближении художественной интеллигенции и народа. Намечались меры по развертыванию культурно-просветительной деятельности. Для воплощения в жизнь этих чаяний создавались союзы, советы, комитеты, комиссии.