Конец

— А девушек у тебя никогда не было?

— Случались и девушки… Но ведь суть не в том, мужчина это или женщина, главное — встретить… Надо полагать, проблема во мне самом.

— А почему ты пригласил меня? Зачем нанял?

— Зачем? Не знаю… Наверно, по той же причине, по какой тебя нанимают и другие: ну, чтобы не пришлось давать кучу объяснений, и вообще, так удобнее…

— Но ведь все они — твои друзья… Чего ради ломаться, что-то изображать из себя?

— Мои друзья… Ты полагаешь, наша дружба была такой уж настоящей? После того, что ты сама видела…

— Ты никого не любишь. На самом деле ты никого по-настоящему не любишь… Не знаю, как можно так жить.

— А ты? Ты сама любишь кого-нибудь сейчас по-настоящему? У тебя есть парень? Великая романтическая любовь — из тех, что на всю жизнь? Или главной целью твоей жизни до сих пор было обеспечить себе хорошую пенсионную страховку, как ты сказала?

Темнота почти полная. Кажется, расплывчатая фигура Евы сливается с мраком, уменьшается, тает, пока совсем не исчезает, растворившись в черноте ночи. Проходит несколько секунд.

— Давай сменим тему, — говорит она вдруг, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. — Я нашла одну вещь… тут, в доме.

С той стороны, где лежит Ева, происходит какое-то движение, какое-то шевеление, вернее, слышится шелест ткани, чувствуется мягкое колыхание матраса.

— Смотри… потрогай…

— Что это?.. Черт! Где ты его…

— Внизу, в кабинете, в ящике стола…

— Я не люблю оружия. Он заряжен?

— На предохранителе.

— Нет, как хочешь, а мне такие штуки не нравятся. Не нравятся… Знать, что в твоих руках власть над жизнью и смертью и ты можешь так быстро, так просто, одним движением пальца решить чью-то судьбу…

— А вот я не задумываясь пущу его в ход. Скажем, если ты прямо сейчас возьмешь да исчезнешь… Я… не смогу провести ночь одна в этом… в этом…

Лицо Евы различить невозможно, но в голосе ее звучит невыносимая тоска, мука, он вот-вот сорвется. Теперь движение вроде бы происходит на стороне Хинеса. Оно едва ощутимо, словно откуда-то из темноты незаметно дунул суетливый ветер. Как можно догадаться, Хинес придвинулся поближе к Еве. Опять глухо зашуршала ткань, чуть слышно зашелестели волосы.

— Не бойся… Ева… Да, именно так, Ева. Единственное… единственное положительное, что есть в гибели Ампаро, — это… Понимаешь, у нас появилась надежда на то, что, возможно, исчезновения прекратились.

— Она тоже исчезла, по-другому, но все-таки… Честно говоря, кажется… кажется… Я ни на миг не могу поверить в эту вашу дурацкую версию… связанную с Пророком, но вместе с тем так легко допустить, будто кто-то управляет нашими исчезновениями и делает это педантично, по заранее обдуманному плану.

Молчание. Тишина. Наконец раздается голос Хинеса:

— То есть ты веришь, что может существовать некто…

— Нет, верить — не верю. Не могу верить, поскольку этот некто должен быть всемогущим, а в такие вещи я поверить не способна. Да и нет никакого желания поверить. Я только сказала: кажется. Но, не исключено, все это только чистая случайность. Чистое совпадение.

Опять повисает молчание.

— Слушай… от тебя пахнет чесноком…

— Прости! Наверно, это… из-за иберийской колбасы. Она была очень вкусной, но…

— Нет, только не отодвигайся. Лучше обними меня покрепче… вот так, покрепче.

Их тела на какое-то время вновь застывают в неподвижности. Затем происходит едва заметное движение, потом слышится голос девушки:

— Это окно… мне страшно.

— Никакой зверь… ни один опасный зверь не сумеет вскарабкаться на такую высоту. Если хочешь, я закрою окно, но… мы тут помрем от жары.

— Нет… все равно, пусть остается так. Только обними меня покрепче, и все.

На сей раз молчание длится дольше, чем прежде. Слуху хватает времени на то, чтобы отличить от прочих звуков пение сверчков, доносящееся снаружи, его особый ритм, и воспринять его как что-то существующее само по себе, отдельно от знойного, неподвижного воздуха, обволакивающего все вокруг. Также можно уловить какое-то движение на кровати, едва заметное перемещение тел, легкий шелест воздуха, который выходит при дыхании изо рта, из ноздрей. Но темнота еще больше сгустилась, и уже невозможно ничего различить — ни очертаний тел, ни их движений.

— Да что такое… что с тобой, на фиг, происходит? — Голос Евы прозвучал неожиданно резко, вспарывая ночной мрак.

— Нет… прости… я не могу, не могу…

— Но ты же… был совсем готов… Вон он у тебя каким стал!

— Не говори пошлостей.

— Не говори?.. Да пошел ты… Козел…

— Прости, но с тобой я не могу… ты… ты… ты мне очень нравишься…

— Тогда почему? Почему? Ты словно чего-то боишься.

— Пожалуйста, только не сейчас… Потом… потом, когда мы выберемся из этой передряги… ты лучше всех… таких, как ты…

— Прошу тебя, Хинес, — говорит Ева изменившимся голосом, — ради всего для тебя самого дорогого… Мы еще можем спастись. Ни в одном из вас нет любви, не было любви… Вот что ужасно! Но мы… мы еще можем…

— Это не любовь… это другое.

— Но только… только такую, только это ты можешь дать мне. Не лишай меня… А вдруг… вдруг мы поймем…

— Я не могу, Мария… то есть Ева, извини. Не проси…