Читаем Конец полностью

Он стоял у зеркала в уборной, произнося имя и фамилию, ту же, что была у отца, но слова оставляли след лишь на зеркале. Необходим еще один человек. Посмотрите на этих людей, на девочку в переднике и с розовыми ногами, на десять тысяч других, которые зажимают ее телами; они не единственные, у кого есть название, как у двускатной крыши или самовара в кафе. Он один настоящий и безымянный среди них.

Зимним вечером в Кентукки, сидя у буржуйки в доме дяди, тот показывал ему, мальчишке, как изогнуть пилу в двух местах, зажав носком ботинка, как ударять по ней молотком, чтобы взять определенную ноту, сгибая ее или разгибая или касаясь определенного места на сгибе. Он продолжал учиться и потом, уже в доме отца у озера. Сам научился играть «Моя сестра, она работает в прачечной», «Песнь погонщика мула», «Как тебя зовут в Штатах?» и «Армия фараона утонула». И еще он сочинял собственные мелодии, с любовью, которой не испытывал никогда ни к чему более, вслушиваясь в фальшивые, дребезжащие звуки стального полотна. Позже он научился играть, используя смычок отцовской скрипки. Потом кузен отца, который играл на банджо в деревенском оркестре, выступавшем в салуне по субботам, уговорил родителей, хоть разок позволить выступить с ними.

Все музыканты стояли – и скрипачи, и даже человек с гармоникой, и даже пожилой мужчина, обращавшийся ко всем «сэр», имя которого он так и не узнал. Только он, самый молодой, сидел на стуле и стучал по пиле молотком с круглым бойком.

Он никогда еще не сгибал пилу в присутствии других. Пила, на которой он играл молотком, казалась замкнутой; та, на которой смычком, – обнаженной. Исходящему звуку не мешал стук молотка. В сарае, склонившись перед звуком, когда вокруг была лишь пустота, он сам ощущал себя обнаженным. Сгибать пилу было просто, у него хорошо получалось без посторонней помощи; чистейшее творение, по сравнению с которым игра молотком была лишь версией для посторонних – копией, фальшивкой.

Мужчины знали, что он понимает, когда и как согнуть ее, потому стали давить – закручивать гайки. Он не желал этого. Такое не предназначалось для чужих ушей. Если уж он играл перед людьми, мог бы осознать, что таков путь внутрь, сквозь себя, вынуждающий вывернуть все внутреннее наружу. Я сам обращаюсь наконец к миру материальному, к его гражданам, я становлюсь частью его и одним из них. И он согласился, да, он сделает это.

И вот настал момент, был дан знак, когда Сэр подпрыгнул и вернулся на сцену, опустившись на обе ноги. Он сунул молоток под стул. Музыканты убрали инструменты от лиц, а он провел смычком по краю пилы, зная, что зритель там, смотрит на него, но невидим им из-за света масляных ламп по краю сцены.

Он казался себе не просто обнаженным перед залом. Звуки, издаваемые в присутствии посторонних, разрывали его, представляя на обозрение влажное нутро, которое и было им, как он есть, его организмом, переваривающим пищу и потреблявшим воздух, чтобы он существовал.

Внезапно откуда-то из-за стены света послышался звук – кто-то смеялся над ним.

И все же он не перестал играть, не покинул своего места.

И вот Сэр наконец стукнул мыском ботинка по сцене, и оркестр подхватил мелодию, накинул на него наспех сшитую одёжу. Они играли до полуночи, до самого закрытия салуна. Кузен провожал его домой по темным улицам. Он поднялся по лестнице в свою комнату.

Епископ в митре (и эти две полоски ткани, свисающие сзади, как косички у розовоногой девочки, две свисающие ленты), священники, шествующие по улице, мальчики в сутанах, мужчины в белых льняных альбах, важно читающие нараспев на латыни, статуя мулатки на платформе (мулат так называется, потому что кровь у него смешанная, как у мула), стая немолодых женщин в черном и босых, бормочущих нечто над четками (стая скворцов способна образовать мурмурацию), и большой, но какой-то несуразный оркестр играет очень торжественно, пусть даже иногда и фальшиво, сбиваясь с ритма, – все это напоминает ему о вечере в салуне, когда он, мальчик, пытался выступить с той же торжественностью, держа в руках смычок и пилу, выразить то, что ощущал внутри, торжество человеческого «я», а смог лишь то, что вызвало смех кого-то в зале. Точно так же это бормотание, слова мертвого языка, кричаще украшенная драгоценностями наполовину негритянка, которой эти люди поклоняются, как иконе, вместо того, чтобы встать на сторону того, что поистине свято, – все это на самом деле нелепо, абсурдно, смехотворно.

Толпа, кажется, осознает это, поскольку среди них есть как молящиеся и прикалывающие деньги к лентам, тянущимся за паланкином негритянки, так и те, кто хлопает в ладоши, поет и хохочет во весь голос. Мужчины, несущие идола, такие же белые, как и он сам, они даже одеты в белое и не знают, что их не должно быть здесь, как и идола, которого они несут, и женщины, чье лицо он ищет в толпе.

Перейти на страницу:

Все книги серии МИФ. Проза

Беспокойные
Беспокойные

Однажды утром мать Деминя Гуо, нелегальная китайская иммигрантка, идет на работу в маникюрный салон и не возвращается. Деминь потерян и зол, и не понимает, как мама могла бросить его. Даже спустя много лет, когда он вырастет и станет Дэниэлом Уилкинсоном, он не сможет перестать думать о матери. И продолжит задаваться вопросом, кто он на самом деле и как ему жить.Роман о взрослении, зове крови, блуждании по миру, где каждый предоставлен сам себе, о дружбе, доверии и потребности быть любимым. Лиза Ко рассуждает о вечных беглецах, которые переходят с места на место в поисках дома, где захочется остаться.Рассказанная с двух точек зрения – сына и матери – история неидеального детства, которое играет определяющую роль в судьбе человека.Роман – финалист Национальной книжной премии, победитель PEN/Bellwether Prize и обладатель премии Барбары Кингсолвер.На русском языке публикуется впервые.

Лиза Ко

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература

Похожие книги

Мой генерал
Мой генерал

Молодая московская профессорша Марина приезжает на отдых в санаторий на Волге. Она мечтает о приключении, может, детективном, на худой конец, романтическом. И получает все в первый же лень в одном флаконе. Ветер унес ее шляпу на пруд, и, вытаскивая ее, Марина увидела в воде утопленника. Милиция сочла это несчастным случаем. Но Марина уверена – это убийство. Она заметила одну странную деталь… Но вот с кем поделиться? Она рассказывает свою тайну Федору Тучкову, которого поначалу сочла кретином, а уже на следующий день он стал ее напарником. Назревает курортный роман, чему она изо всех профессорских сил сопротивляется. Но тут гибнет еще один отдыхающий, который что-то знал об утопленнике. Марине ничего не остается, как опять довериться Тучкову, тем более что выяснилось: он – профессионал…

Альберт Анатольевич Лиханов , Григорий Яковлевич Бакланов , Татьяна Витальевна Устинова , Татьяна Устинова

Детективы / Детская литература / Проза для детей / Остросюжетные любовные романы / Современная русская и зарубежная проза
Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза