Конец Ангела

– Сейчас придёт, она собирается уходить.

Эдме и в самом деле вошла в комнату быстрой походкой, но на пороге на миг замерла, что очень позабавило Ангела. Он не отказал себе в удовольствии попугать жену и воскликнул: «Да это же куница Рагю!» – и в её красивых карих глазах промелькнуло смятение.

– Фред, я…

– Да-да, тебе пора уходить. Я не слышал, как ты встала.

Она слегка покраснела.

– Ничего удивительного. Я так плохо сплю в последнее время, что постелила себе на диване, в будуаре… У тебя сегодня особых дел нет?

– Есть, – угрюмо ответил он.

– Что-нибудь важное?

– Очень важное.

Он помолчал и беспечно добавил:

– Я намерен подстричься.

– Но ты завтракаешь дома?

– Нет, я съем кусок мяса в городе, я договорился быть в парикмахерской у Постава в четверть третьего. Мастер, который обычно приходит ко мне, заболел.

Учтивая ложь расцветала на его устах без усилия, по-детски. Когда он лгал, он вновь становился похож на ребёнка, кокетливо надувая губы, округлённые, словно для поцелуя. Эдме посмотрела на него с пониманием, почти по-мужски.

– Ты хорошо выглядишь сегодня, Фред… Я убегаю.

– Ты уезжаешь семичасовым?

Поражённая, она бросила на него пристальный взгляд и исчезла с такой быстротой, что, когда за ней захлопнулась входная дверь на первом этаже, он всё ещё смеялся.

«Ох, даже на душе полегчало! – вздохнул он. – Как легко смеяться, когда больше ничего ни от кого не ждёшь!..» Одеваясь, он воображал себя в роли аскета-отшельника, и тихая песенка, которую он, фальшивя, напевал, не разжимая губ, скрашивала его одиночество, как глуповатая монашка.

Он прошёлся по Парижу, который совершенно забыл. Толпа нарушала его странное душевное равновесие, требовавшее прозрачной пустоты и привычного страдания. Зеркало на улице Руайяль поймало его лицо, потом всю фигуру в тот самый миг, когда полуденный просвет в небе рассёк дождевые тучи, но Ангел не стал вступать в спор с этим новым резким отражением, выросшим на фоне мидинеток и кричащих продавцов газет, в окружении нефритовых бус и чернобурок. Он решил, что некая вибрация у него внутри, которую он мысленно сравнивал с подскоками дробинки в целлулоидной погремушке, объясняется голодом, и вошёл в ресторан.

Сидя спиной к застеклённой стене, защищённый от уличного света, он позавтракал устрицами, рыбой и фруктами. Молодые женщины, сидевшие за соседними столиками и не обращавшие на него внимания, были ему приятны, как букет холодных фиалок, коснувшийся сомкнутых век. Ему принесли кофе, и он спохватился, что опаздывает на свидание, назначенное ему кофейным ароматом. Прежде чем пойти на этот зов, Ангел зашёл к своему парикмахеру, протянул руки маникюрше, и, пока её искусные пальцы делали своё дело, он, вручив себя чужой воле, погрузился на время в состояние блаженного покоя.

Огромный ключ занимал весь карман. «Я не пойду, не пойду, не пойду…» Бессмысленно твердя про себя эти слова, как навязчивый ритмичный припев, он легко дошагал до улицы Вилье. Пока он неловко возился в темноте с замком, поворачивал скрипучий ключ, сердце его учащённо колотилось, но живое тепло квартиры подействовало на него успокаивающе.

Ангел опасливо вошёл, с трудом осознавая себя хозяином этого царства величиной в несколько квадратных футов, которое он совершенно не знал.

Добросовестная прислуга выставила на столик весь ненужный повседневный арсенал. Вокруг керамического кофейника умирали под бархатом горячего пепла тлеющие угольки.

Ангел методично выложил из карманов портсигар, большой ключ, маленький ключ, плоский револьвер, бумажник, платок и часы. Но, облачившись в японский халат, не лёг на диван. Переходя от двери к двери, он открывал их одну за другой, исследовал шкафы с безмолвным кошачьим любопытством. Уборная, самая обыкновенная и всё-таки женская, заставила его отпрянуть из странного чувства стыдливости. Спальня, где, кроме кровати, почти ничего не было, отделанная, как и вся квартира, в унылых тёмно-красных тонах, которые обычно царят вокруг клонящейся к упадку жизни, пахла холостяцким бытом и одеколоном. Ангел вернулся в гостиную. Он зажёг оба бра и люстру с завитушками. Впервые оставшись один в этом убогом жилище и прислушиваясь к малейшим шорохам, он чувствовал над собой власть людей, умерших или уехавших, которые когда-то здесь обитали. Ему послышался звук знакомых шагов, словно тихо шаркали по полу ноги в мягких домашних туфлях или лапы немолодого зверя, но он покачал головой.

«Это не она. Она появится не раньше чем через неделю. А когда она вернётся, что изменится для меня в этом мире? У меня будет…»

В ушах у него зазвучал хриплый голос старой проститутки: «Давай я доскажу тебе историю про скандал на скачках между Леа и папашей Мортье. Мортье решил, что благодаря рекламе в "Жиль Блазе" он может добиться от Леа всего, что пожелает. Как бы не так, дети мои, не тут-то было!.. Она приезжает в Лоншан, вся в голубом, как мечта, восседая по-царски в своей открытой коляске, запряжённой парой пегих лошадей…»