Конец большого дома

— Мы, мальчишки, со взрослыми тогда рыбачили, было лето. Невод вытащили, начали рыбу выбирать, и тут, откуда ни возьмись, подъехали русские. Они нас врасплох застали. Бежать? Куда? Как оставить невод, ведь неводу цены нет, его многими годами делают. Мы и решили: чем невод отдавать, лучше умрем. А носатые бородачи лопочут между собой, видно, переговариваются, как лучше нас убить. Потом они говорят: «Дорастуй, хорошо рыба лови?» Мы молчим, мы ничего не понимаем, только голову опустили, ждем — сейчас нас по шее русский топором ударит. «Чего молчите? Без языка ваша люди?» Мы молчим, жалко с жизнью расставаться, мало еще на свете пожили, ничего не видели. Да и невод жалко. «Давай знакомиться будем!» — говорит другой бородач. Тут я услышал знакомое слово «дава», у меня язык развязался, оттаял, что ли, я говорю ему: «Дава аба, дава аба»,[28]— поворачиваюсь к своим: «Сразу видно, новые люди, говорю, кету захотели в середине лета». Русские услышали мои слова и заговорили разом. Говорят, говорят, а мы ничего не понимаем. Опять молчим. Тут рассердились русские: «Черта ваша, — ругаются. — Немые, что ли?» Я опять услышал знакомое слово «немо» — ленок и говорю: «Сами смотрите, видите, здесь одни сазаны, сомы, караси, щуки. Берите, что надо, и уходите». Осмелел я, так и сказал. «Немой, немой, а тут говорить начал», — смеются бородачи. Я рассердился и кричу: «Немо аба! Немо аба! Насалкусу-ну, аба-ну?»[29]— «А-а, так-то хорошо, — говорят. — Сразу давали бы и не молчали бы». Довольные, смеются и выбирают рыбу. Мы тоже поняли: они не думали наш невод забирать, да и убивать не собирались, — осмелели. Они выбирают больших длинных черных сазанов, мы суем им горбатых мелкоголовых сазанов, говорим, эти жирнее, вкуснее, они не отказываются, берут. Мы же радовались, мы уж прыгали тогда. Невод оставили, жизнь нашу не погубили, значит, еще поживем!..

— Кто же были они, малмыжские, что ли?

— Нет, низовские. Малмыжские потом приехали.

Уха кипела, и в бурном ее клокотании из котлов выглядывали желтые сазаньи головы с побелевшими глазами, мелькали плавники, сомьи хребтины с янтарными бугринками жира. Жарившиеся на огне караси, сомы начали будто ржаветь. Молодые кашевары, опомнившись, убрали их подальше от костра, сняли котлы и начали разливать уху в берестяные посудины. Малмыжские молча, сосредоточенно перекрестились и наклонились над едой.

— Ишь как крестятся перед едой, — то ли насмешливо, то ли удивленно проговорил Гаодага.

Сидевший рядом с ним Баоса подцепил палочкой жирную хребтину сома, отщипнул небольшой кусочек и бросил на горящие угли.

— Кя, Подя![30]Не обижайся на меня, угощаю тебя чем могу, твоим же сомом.

— Кя, Подя! — повторили за ним няргинцы и тоже бросили по кусочку рыбы.

Ворошилин, обсасывая сазанью голову, с удивлением наблюдал за ними.

— Что это делают? — спросил он старшего Колычева.

— Угощают своего бога, — ответил Митрофан.

— Ох, антихристы! Как вы с ними в тайге обходитесь? Боже мой, огню молятся, тьфу ты. А еще крещеные! — Ворошилин бросил в догорающий костер обсосанную сазанью голову.

Баоса тут же выхватил ее, отбросил в сторону.

— Ах, мать… — выругался он, сверля Ворошилина злыми кабаньими глазами. — Подя тебе, сучьему сыну, рыбу свою отдал, чтобы ты насытился, а ты его вот как отблагодарил, — кость подаешь. Не поедем мы с тобой рыбачить!

— Как так, твоя зачем так делай? — возмутился и Холгитон. — Так наша ничего поймай не могу. Подя сердит и рыба не давай. Наша с тобой рыбачить не могу.

— Тебя, Феофан, люди уважили, ты тоже их уважь, — промолвил Колычев. — Да ихнего бога не трожь, потому что не от бога ты говоришь.

— Ты что, Илья, ихнего бога под защиту берешь?

— Не хули, Феофан. Они своим богом, мы своим живем. Они тебе рыбку ловят, коровам сено валят, а ты зря хороших людей обижаешь.

— Они тебе велят домой ехать, — сказал Митрофан, — не желают с тобой рыбачить.

— Больно они мне нужны! — воскликнул Ворошилин и вскочил на ноги.

— Слыхал я, верховский купец соленой рыбы тебе заказывал. Сам половишь али ишо кто?

— Оставлю им соли. Харитон, ты умеешь рыбу солить, соли крупную рыбу.

— Твоя Подя обидел, он рыба тебе не даст. Моя солить не буду.

— Ты что? Ты что, Харитоша? — Ворошилин подошел к высокому Холгитону и, заискивающе глядя снизу вверх, продолжал: — Харитон, паровик скоро подойдет, рыбу я им обещал. Помоги, брат, я много денег заплачу, много. Не пожалею, поверь. Харитоша, ты меня знаешь, я не жадный. А-я-я, как это сазанья голова с рук моих упала в костер? Случайно упала, я не бросал. Братцы, слово честное! Ладно, я уеду, только поймайте рыбы, засолите, но откажите, я не задарма, я хорошо заплачу.

— Подя рыба не давай, — твердил Холгитон.

Няргинцы доели уху и принялись за карасей, а Ворошилин все продолжал их уговаривать.

Гаодага первым обглодал карася, неторопливо закурил, и, холодно поглядывая на Ворошилина, сказал:

— Пусть уезжает, наша лодка не будет ему рыбу ловить.

— Мы тоже не будем, — заявил Баоса.