Конец буржуа

Чтобы поскорее найти кого-нибудь из лакеев, он прошел вдоль левого крыла и обогнул фасад дома с той стороны, где находились службы. Собаки залаяли. Кучер Франц, который в это время смазывал колеса ландо, увидев Жана-Элуа, кинулся ему навстречу.

— Барыня дома?

Нет, ее не было. Сразу после завтрака она уехала в шарабане. Она сама правила своими пони и нередко возвращалась только к вечеру.

С выражением участия, которое встречается у слуг, перенимающих манеры своих господ, этот толстый, краснощекий фламандец любезно добавил:

— Барыня будет очень огорчена.

— Знаю, — оборвал его Жан-Элуа. — Что, лошади у тебя все в порядке?

Он хотел избежать малейшего намека на виконта, считая его просто ничтожеством, величиной, которой можно было совершенно пренебречь, здесь, в этом доме, где царствовать имели право только Рассанфоссы.

Засучив рукава до локтей и сняв шапку, Франц тут же повел его посмотреть на двух рыжих кобыл и на каракового коня, недавно купленного Гисленой.

— Прикажете показать его на ходу?

— Нет, спасибо, не надо. — «Но куда же все-таки провалился этот Лавандом? — спрашивал он себя, направляясь к замку. — Все равно ведь придется ему ко мне выйти».

Когда они выходили из конюшни, послышался скрип колес по песку. Рассанфосс пошел навстречу экипажу.

— Гислена, это я.

Нервным движением руки она натянула поводья так, что лошади вздыбились. Но она сейчас же их снова ослабила. Шарабан остановился перед сараем, она соскочила; лицо ее было бледно, губы сжаты.

— Что с мамой?

— Не бойся, ничего. Я не из-за этого приехал, все по-старому. Письмо твое нас встревожило. Твоей матери показалось… Впрочем, здесь не место об этом говорить.

Гислена порывисто сдернула перчатки.

— Письмо… Ах, из-за этого письма ты и приехал сюда? Чего же вы еще от меня хотите? Мне больше нечего сказать.

Он подошел к лошадям и потрепал их мягкую гриву.

— Черт возьми, лошадки-то хороши. Сколько ты за них заплатила?

— Сколько? — Она засмеялась. — Тысячу шестьсот франков за обеих. Но почему ты меня не предупредил? Я бы послала за тобой экипаж.

— Не стоило. Я ведь собрался сюда неожиданно, только сегодня утром. Мама расплакалась, хотела ехать сама. Но ей нельзя было из-за ее болезни — у нее ведь опоясывающий лишай. Ну вот, я сел в поезд и, как видишь, приехал.

Франц стал распрягать лошадей. Она пошла распорядиться, а потом вернулась к отцу. Жан-Элуа стоял возле широкой лестницы в огромном вестибюле, пол которого был выложен каменными плитами. Стены лестницы были увешаны охотничьими доспехами маркиза де Ландероля. Посвистывая, Жан-Элуа стал разглядывать чучела зверей.

«И промотался же этот маркиз! — сказал он себе с презрительною усмешкой, думая, однако, в эту минуту о Лавандоме. — Когда я покупал у него Распелот, он уже дошел до того, что жил только на свои несколько тысяч франков ренты».

— Отец…

Обернувшись, он увидел, что несколько церемонным жестом она приглашает его в желтую гостиную. И тут же его страсть следопыта и привычка все проверять самому и во все вникать устремила его внимание на переделки, совершенные по его указаниям и совершенно преобразившие этот богато убранный зал, одно из самых больших помещений замка, которое при прежнем владельце было в забросе и медленно разрушалось от сырости.

Он ощупывал занавеси, разглядывал кресла, трогал рукою искусно реставрированные гобелены. Одна из дверей вела в розовую гостиную; он вошел туда и там тоже стал внимательно все осматривать.

— Знаешь, мне ведь это интересно, мне хочется все посмотреть. К тому же это стоило таких денег…

В доме все было тихо. Он подумал:

«Неужели же Лавандом куда-нибудь уехал? Тогда мне действительно повезло».

— Сделай одолжение, смотри, — сказала Гислена. — Может быть, тебе тоже и этого хотелось, когда ты ехал сюда. Я ведь помню, сколько труда ты вложил во все эти переделки.

Она стала открывать остальные двери и вдруг, когда он увидел, как она напрягается, чтобы открыть плохо поддававшуюся створку, ему стало не по себе — он отвернулся. Ее большой живот напомнил ему о том, что она готовится стать матерью.

— Нет, не надо. Не стоит.

Наконец ей все же удалось открыть эту дверь. Они походили несколько минут в тусклом полумраке огромной комнаты, где окна были завешены тяжелыми портьерами.

— Превосходно, превосходно, — уныло повторял Жан-Элуа, останавливаясь перед новой мебелью и делая вид, что с интересом ее разглядывает. Вижу, что все сделано в точности, как я говорил.

— Да, все сделано как нельзя лучше. Только зал этот слишком для меня велик. Я обедаю в маленькой комнате по ту сторону вестибюля. Там я чувствую себя лучше.

Он не мог удержаться и спросил:

— Значит, ты обедаешь одна. А Лавандом?

Потом он кашлянул и сухо сказал:

— А пожалуй, ты права.

В то время как они оба продолжали говорить, уже устав от этих ничего не значащих слов, они услыхали, как сзади них кто-то грузно шлепает по ковру. На этот раз это, должно быть, уже виконт. Но с оттенком иронии в голосе Гислена проговорила:

— Нет, это совсем не то, что ты думаешь. Томми! — позвала она.

Огромный ньюфаундленд кинулся к своей хозяйке и стал ласково лизать ей руки.