Конец буржуа

Жан-Элуа всегда был ее любимым сыном. Он был ее первенцем и, как ей казалось, тем самым был ближе к истокам семьи, чем все остальные, ближе к той первой любви, которая, зачав его, пробудила в пей материнское чувство. Это предпочтение как-то само собою укоренилось в ее сердце простолюдинки, и она передала его своим младшим детям. Несмотря на то, что разница между ними в годах была не так уже велика, она всегда говорила о старшем сыне как об их втором отце, как об опоре семьи. И Барбара воспитала своего любимца так, как будто, став главою рода Рассанфоссов, он действительно должен был распространить свою власть на всю их династию. Именно ему она собиралась перед смертью передать управление делами и все то влияние, которым пользовалась у детей и внуков. Но здоровье ее было достаточно крепко, неизвестно было, когда еще наступит это последнее отречение, и вместе с тем она уже достаточно прожила, чтобы видеть, как надежды ее рушились, как сын ее, по мере того как он вырастал в общественном мнении, все меньше и меньше походил на Жана-Кретьена V. У нее был свой, особый взгляд на богатство, и она старалась, чтобы жизнь ее протекала в согласии с ее убеждениями. Она считала, что богатство — это ссуда, полученная от провидения, некая инвеститура, которая священна и дается только на время, и что господь бог, даровав человеку богатство, отнимает его, если человек этот злоупотребит им. Отрешаясь от всего личного, она как бы олицетворяла собою весь свой род; она была убеждена, что у отцов есть обязанности, сходные с теми, которые берут на себя вожди племени. Они точно так же воздвигают дома для грядущих поколений, заботятся об их судьбе, разрыхляют землю, на которой впоследствии вырастает величие потомков.

Но сколько бы человек ни мог поглотить богатства, у него всегда еще остается какой-то излишек. Так вот, надо, чтобы этот излишек уменьшил бездонные пропасти человеческого страдания и горя.

— Человеку дано распоряжаться только одной частью своего богатства, — любила говорить она, — другая принадлежит богу и тем, у кого на свете нет ничего, кроме бога, кто живет только его милостями. Эти люди умирают, когда господь оставляет их, и спасти их могут только те избранники его, которых он посылает на землю и которым он дарует силу и власть.

Теперь же мезальянс, совершенный Гисленой, и ружейные выстрелы в Ампуаньи открыли старухе глаза на порочность ее потомства. Она не могла отрешиться от мысли, что с этим безрассудным браком связана какая-то тайна; она спрашивала себя, зачем понадобилось так унижать их чистую рабочую кровь, которой она так гордилась, зачем было смешивать ее с этой мутью, которая текла в жилах дворян, исконных врагов ее рода. И Барбара почувствовала, что на место безраздельной, слепой привязанности к старшему сыну пришло тяготение к младшему, к его мирному дому.

Супруги Жан-Элуа были крайне удивлены, когда узнали, что вместо того чтобы ехать к дальней родственнице Бет, старуха Рассанфосс, никогда без настоятельной необходимости не покидавшая родного города, решила провести целую неделю в семье своего второго сына, Жана-Оноре. Очутившись среди этих образованных и отзывчивых людей, она обрела ту истинную простоту, которая была ей так по душе. Вильгельмина, изящная и несколько сентиментальная блондинка, воспитанная матерью в христианском духе, пленила ее своей предупредительностью, нежной заботой, скромным образом жизни и благочестием, которое супруг ее, хотя он и был человеком передовых взглядов, спокойно сносил. В их богатом особняке на авеню Дезар не было ничего кричащего и он вполне соответствовал образу жизни его владельцев. Видно было, что здесь живет человек науки и труда, и сама строгость царившего здесь комфорта свидетельствовала о том, с какой серьезностью хозяин дома относится к своей профессии адвоката.

Первый этаж того дома, где расположился сам Жан-Оноре со своими помощниками, три больших комнаты, уставленные шкафами с книгами в черных сафьяновых переплетах, строгая мебель, хорошо гармонировавшая с представительным обликом хозяина, несколько тяжеловесные гостиные, где не было ни одной изящной вещи, ни одной безделушки, никакого следа прикосновения женской руки, — все это являло собою полную противоположность великолепным мраморным статуям, картинам, отделке комнат, всему тому блеску, который бросался в глаза в доме Жана-Элуа.

Супруги Жан-Оноре жили довольно скромно. Лошадей они не держали, за всю зиму устраивали не больше трех-четырех приемов, а на лето уезжали к морю, где жили с поистине деревенскою простотой.