Конец буржуа

В то время как, едучи на вокзал, он трясся в фиакре, ему вспоминались жесткие слова матери. Шахта, восемьсот углекопов, Жан-Кретьен, положивший жизнь за детей. И перед глазами его снова вставала кровавая яма, поглотившая всех Рассанфоссов, страшная и далекая, как тяготевший над ними злой рок, как вещее напоминание о неизбежности краха, неотступно следовавшее за их богатством, которое росло и росло.

Он даже привскочил.

«Все это какой-то бред. Все царства стоят на крови. Нашему царству могущество принес я, и оно будет не-изменно расти и тогда, когда меня не будет на свете. Стоит только выпустить акции, и Стэвы останутся позади».

Поезд уже подходил. Он вбежал в вагон.

«Да, я… И с высоты я буду взирать на человечество, на жалких людишек, которые копошатся где-то внизу… Разве жизнь всего человечества это не такое же слепое громыхание тяжелых вагонов, которые сквозь туннели за далекие горизонты направляются уверенною рукою никогда не дремлющего машиниста?»

II

В 1801 году восемь человек принялись копать глубокую шахту, прозванную «Горемычной». Дюкорни, потомственные углекопы, утвердились в своем колодце, как феодалы в стенах древнего замка. Они выбивались из сил, стремясь добраться до угольных пластов, доставшихся им в наследство от предков. Но шахта, кормившая их целое столетие, внезапно истощилась. Темная утроба земли, которую, казалось, непрерывно оплодотворяло прикосновение человеческого тепла, стала вдруг совершенно бесплодной; люди добрались уже до самого костяка этой мертвой, окаменевшей пустыни.

Все остатки состояния Дюкорней потонули в бездонном жерле: в течение десяти долгих лет бурав понапрасну глубоко впивался в подземные стены; целые горы шифера загромождали проходы, и теперь этот шифер больше не вывозился. Когда деньги их уже совсем иссякли, Дюкорни собрали всех своих рабочих. «Горемычная» поглотила все, что у них было. Постоянные неудачи окончательно их разорили. И вот они предложили три четверти будущего дохода тем из рабочих, которые не остановятся перед угрозой голода и которые за свой страх и риск будут продолжать бурение, положившись только на милость божью.

Нашелся человек, который сказал:

— Я спущусь вниз.

Это был их штейгер, отец семейства, существо каменного века, Жан-Кретьен Рассанфосс, один из тысячи бедняков, живших жизнью пещерных людей, трудившихся в поте лица и умиравших глубоко под землею. У пего были какие-то сбережения, был дом и при нем участок земли. И вот он продал все, что имел, и вместе со своими четырьмя сыновьями и еще тремя углекопами спустился вниз, в преисподнюю. Через полгода от газового взрыва погибли Жан II и Жан III — его старшие сыновья. Вскоре Жан IV стал жертвой обвала.

Они, в свою очередь, исчезали в той бездне, в которую канули все Дюкорни. Ненасытное чрево «Горемычной» пожирало их жизни одну за другой, как перед этим она пожирала состояние их хозяев, экю за экю. Не знавшая жалости шахта пустела день ото дня. Она заглатывала целые горы человеческого мяса, переварить которые была не в силах; люди оставались заживо погребенными в ее чреве и гибли там один за другим, ничего не добившись. Словно еще больше рассвирепев от всех содеянных им опустошений, чудовище мстило за себя людям, и уже поглотившая горы трупов бездна разверзалась вновь и вновь.

Из восьми человек в живых остались только Жан-Кретьен I, Жан-Кретьен V, трое углекопов и мать, которая теперь стала сама работать в шахте, заменив собою погибших детей. Изможденные, голодные, отощавшие, как волки, они выбирались на поверхность только в воскресенье утром, а потом на целую неделю погружались в вечный подземный мрак, изнывая под ярмом жестокого, непосильного труда. Когда они выходили из пропасти, в дыхании их слышались хрипы. И здесь, на свету, они продолжали горбиться; казалось, что они все еще чувствуют на себе тяжесть трехсотметровой толщи земли, которая залегла между ними и жизнью.

Жан-Кретьен-отец угрюмо твердил:

— Уголь там, мы его найдем.

Эти поиски постепенно съели все деньги, вырученные от продажи земли. Пришлось продать дом, а потом и обстановку. В шахте осталось трое: отец, мать и сын; нанятые работники, платить которым было нечем, ушли. Бездомные, бесприютные, питаясь только картофелем, они все глубже зарывались во мрак и теперь уже по месяцу не видели солнца. Потом, когда есть уже стало нечего, мать и сын поднялись на поверхность земли, а отец, оставшись один на дне злопамятной ямы, все еще продолжал трудиться. Глаза этих людей, похожие на сгнившие горошины, казалось, готовы были выскочить из орбит, едва только солнце коснулось их своими красными щупальцами. Долгое время они вообще ничего не видели и не могли вымолвить ни слова, будто подкошенные горячим дыханием воздуха, ночные звери, отвыкшие от ослепительного дневного света. Свет этот стал для них пыткой — белым пламенем ада.

Наконец они пришли в себя. Лавочники отпустили им в кредит какое-то скудное пропитание, и они снова спустились по лестницам в эти окаменевшие леса времен сотворения мира.