Конец буржуа

— Маленькая Сириль не нашла в этом замужестве той почвы, которой ей так не хватает. В глубине души ведь она очень порочна, и с ней может случиться все, что угодно, раз в этом одуванчике Леоне нет той силы, которая одна может ее привязать. Таким женщинам, как она, нужен господин, нужен самец, который бы вел их на поводу и, когда надо, хлестал кнутом. По сути дела, брак — это сближение двух существ, которые до такой степени несовместимы, до такой степени противоположны друг другу по всему складу жизни, характеру, воспитанию, понятиям, особенностям и склонностям, свойственным каждому из них, что иной раз просто диву даешься, как это закон скрепляет подобную аномалию. И если по прошествии нескольких лет такого каторжного существования, когда людей, столь противоположных и враждебных один другому, насильственно прилепили друг к другу, они все же умудряются обойтись без взаимной ненависти и злобы, то это только потому, что один из супругов всегда слабее другого. И более слабый отрекается от этой роковой неизбежности, от этой ненависти, которая стала законом брака, и притом единственным.

Совершенно необходимо, чтобы один из супругов главенствовал над другим. И будьте уверены, тот, на чьей стороне окажется перевес, в конце концов подвергает другого всем существующим на свете мукам, чтобы отомстить за вопиющую нелепость, которая сталкивает вместе две противоположные и враждебные силы, всегда готовые уничтожить друг друга.

Да, есть еще развод, я хорошо знаю, что это единственная отдушина. Но сколько с ним возни! Большинство людей смирилось со своей участью и окопалось в этой ненависти; им, оказывается, легче ужиться с ней, чем открыто вступить с ней в борьбу. И к тому же разве самый факт существования развода не доказывает, что ненависть так близка к любви, что каждый раз, когда мужчина и женщина отдают себя друг другу по договору, им необходимо обеспечить возможность его расторгнуть? Я не знаю, что за участь постигнет чету Провиньянов, но только через каких-нибудь два года они превратятся, как, впрочем, и все остальные, в несчастнейших людей, из которых один (и я не думаю, чтобы это был муж) причинит другому самые жестокие муки.

XVII

Этот богатый событиями год нарушил правильное течение жизни всех Рассанфоссов. Супруги Жан-Элуа прожили на своей даче у моря только две недели. Врачи, которых упорство Симоны совершенно сбило с толку, предписали ей гигиенический режим: больше свежего воздуха, тонизирующие прогулки по горам. Для того чтобы выполнять все эти предписания, Аделаида решила остаться с дочерью в Ампуаньи до конца года. У Жана-Элуа были неотложные дела в городе, и с ноября он уже окончательно переселился туда.

Все это привело к тому, что жизнь их как бы раздробились — семья разделилась надвое. Отец жил в городе и загребал там свои миллионы; сын, забравшись высоко в горы и сидя там у покрытого инеем окна, смотрел, как падавший с безнадежно серого неба снег устилал все вокруг ровною белою пеленой. В доме уже не было прежнего оживления, зима приглушила все голоса: в длинных холодных коридорах, где раньше слышны были маленькие, птичьи шажки Симоны, воцарилась мертвая тишина: ее оглашал только топот лошадей, которых объезжал на дворе Арнольд, хрип его фуганка, тоненький писк рубанка да удары молотка — в часы, когда он столярничал на чердаке, где он устроил себе мастерскую. Его упорное отвращение к цивилизованному миру заставило его еще месяц назад снова взяться за эту работу, которая обычно успокаивала бушевавшую в нем дикую силу. Иногда он брал собак и отправлялся охотиться в лес, где пропадал до темноты. Возвращался он только для того, чтобы поужинать в обществе матери и Симоны в одной из комнат нижнего этажа, приспособленного для этой несколько необычной зимовки.

Там, когда они сидели у пылающего камина, все вокруг на какое-то время оживлялось — две горничные и лакей, жившие с ними зиму в замке, суетливо скользили взад и вперед по паркетному полу. А потом наступали тихие, тоскливые вечера, и слышно было, как завывает ветер в лесу, как скрипит под окнами снег и как на башнях кричат совы. Арнольд по обыкновению тут же засыпал, докурив последнюю сигарету, и начинал громко храпеть — так громко, что приходилось его будить. Тогда он отправлялся на кухню, чтобы посидеть там со слугами и выкурить с ними трубку. А мать и дочь проводили вечерние часы за чтением или вышиванием, словно погруженные в забытье, из которого их время от времени выводили только беспричинные страхи. Тогда они поднимали на ноги слуг и заставляли их обшаривать весь дом. Обе они все время зябли и кутались; их съежившаяся жизнь умещалась теперь в трех-четырех комнатах, заставленных ширмами и устланных коврами, а в остальной части дома царили холод и запустение.