Конец "черной тропы"

— Сперва один, постарше который. Потом эти двое, и с ними еще один, что с бородой, тот вчера к ночи ушел.

— Так их было четверо, а вы говорили сначала, что трое. Может, еще больше?

— Нет, больше не заходил никто.

— Кого-нибудь из четверых раньше приходилось видеть?

— Старшего будто замечала где-то, а вспомнить не могу.

— О чем они говорили, кого называли?

— Мне сказали, ты, бабка, не подслушивай, а то ухи варом зальем. Шутковал все старший и ругался сразу. Не в духе он был. Да, рогатого этого называл, изюбра, где он, говорит, днюет и ночует. Я думала, на охоту его тянет, как моего покойного Игната. А тут, слышу, о человеке будто балакает. Когда бородатый уходил, наказывал ему: скажи, мол, чтобы изюбр позвал меня, поговорить с ним нужно.

«Надо допросить Шпигаря, что наказывал ему Угар и каким образом связной собирался установить контакт с Зубром»,— подумал Киричук.

— Спасибо за привет, тетка Хрыстя. Будьте здоровы! — поклонился подполковник.

Василий Васильевич отдал команду, чтобы прекратили поиск бандита. У него начал созревать интересный замысел.

 

17

Кушак вел свою группу глухим бестропьем, куда не всякий дорогу найдет. Так Кузьма заверил Сухаря. Антон Тимофеевич приметил, что главарь банды не отпускает его далеко от себя. Понемногу выпытал обо всем и начал уточнять — перепроверять:

— Ты в американской зоне после плена сколько был?

Сухарь ответил без задержки:

— Около семи месяцев.

— Что же они так долго держали?

— Держали, и все.

— Учили чему-нибудь?

— В смысле разведывательному делу?

— О! Понятливый. Значит, учили. А мы знаем, чему там учат и для чего.

— Ничего ты, сопляк, не знаешь. То, что ты только начинаешь понимать, я давно забыл,— решился круто оборвать Сухарь, сочтя момент самым подходящим.

Кушак вскочил, разъяренный.

— А ну лижи сапоги! — схватил он с земли винтовку и загнал патрон в патронник.— До трех считаю.

— Сопляк, повторяю! Немецкий абвер меня учил. А ты на американском подловить хочешь. Сам не смыслишь ничего. Опусти винтовку, вояка!

Ствол винтовки стал вяло клониться вниз.

— Проверим,— произнес нерешительно Кушак и приказал завязать глаза подозрительному типу и отобрать у него наган.

Сухарь вскоре уснул, а когда пробудился, машинально сбросил с лица повязку. Темнело, было свежо и покойно. Очень не хотелось снова напяливать тряпку на глаза, но Кушак сам туго затянул ее, пригрозив:

— Нарушишь мой приказ, пристрелю как собаку. Запретная зона пошла. Для тебя.

Сначала Антон Тимофеевич шел, держась за палку, потом его везли по ухабам на телеге. Наконец, остановились.

Кушак повел свой «трофей» в дом, усадил на лавку, по повязки не снял.

Кто-то шнырял рядом, задевая за колени, в углу противно чавкали, а под боком кто-то бряцал затвором. Потом все стихло. И тут с глаз Сухаря сдернули повязку.

Освещенные лампой, перед ним за столом сидели двое. Один в светлой украинской рубахе, с холеным чисто выбритым лицом и аккуратно зачесанными назад темными маслянистыми волосами. Другой выглядел намного старше, с тощим вымученным лицом, с жиденькими седыми кудряшками на голове и в бороде, с накинутым на плечи френчем польского покроя. На впалой груди его поблескивал крупный крест с распятием. Видать, бывший церковный служитель. Колючий, пронизывающий взгляд бросал он на Сухаря. Возле стола переминался Кушак с таким видом, будто хотел сказать: сейчас мы тебе покажем! В руках у него Антон Тимофеевич заметил кольцо из колючей проволоки. Понял— удавка.

— Говорят, «ястребка» ты убил вчера? — спросил прилизанный чистюля.

— С кем имею честь? — вопросом ответил Сухарь, напряженно соображая, как бы не переборщить.

— Ты нарушаешь нашу заповедь. Но она тебе не знакома, поэтому мы немного потерпим.

— Я ее знаю с давней поры. А излишним любопытством никогда не страдал. Спрашиваю, потому что хочу знать, могу ли я доверить свою тайну.

За столом переглянулись. «Церковник» согласно кивнул, прилизанный продолжал:

— Вопросы пока задаем мы. Я повторяться не люблю. Убил «ястребка»?

— Вроде того. С приятелем юности встретился. А тут этот откуда-то подвернулся. Деваться было некуда. Да и старых грехов много.

— Какие же это старые грехи? — задал новый вопрос прилизанный.

Сухарь помедлил, делая вид, что колеблется с ответом.

— Хорошо,— дал понять, что принял решение, и предложил: — Прошу удалить Кушака.

За столом снова переглянулись. На этот раз «церковник» сказал:

— Друже Кушак! Выйди на час.

Тот покорно ушел, оставив, однако, удавку на столе.

Сухарь подтянулся, козырнул двумя пальцами и, почувствовав себя вошедшим в роль, торжественно произнес: — Слава Украине!

— Героям слава! — слегка приподнялись за столом.

— Я — Цыган, состою в ОУН с весны сорокового года. Закончил разведшколу абвера, в войну действовал. Потом был в плену в американской зоне оккупации, репатриирован, проходил проверку, пять дней как освобожден, вот мой документ,— положил он на стол развернутую бумагу.— Обо мне прошу сообщить по вашим каналам эсбисту центра Комару.

Справку прочитали и вернули Сухарю. Пошептались.

— Откуда знаешь псевдо Комара?