Конец фильма, или Гипсовый трубач

— Даю справку для неначитанных. В Одессе, чтобы уйти от налогов, продвинутые негоцианты брали турецкое подданство, оставаясь при этом кем? Правильно подумали! О, наша русская всеотзывчивость! Вы можете себе представить, чтобы в Израиле на цитаты растащили книгу, в которой хитрый, умный, обаятельный славянин дурачит простодушных иудеев? Это импосибл! А теперь мой вопрос: куда же вы дели столько денег?

— Пришлось одолжить большую сумму близкому человеку.

— Пришлось? Хм… Наталье Павловне?

— С чего вы взяли?

— Нина Владимировна не похожа на тех, кто берет у мужчин деньги. Скорее наоборот. Валентина отпадает, она вас презирает и попросила бы у меня. Остается Лапузина. Прав, прав старый бабофоб Сен-Жон Перс: «Ничто не дается нам так дешево и не стоит так дорого, как женщины!» Ладно, подкину вам на бедность. Не бросать же в нищете андрогинового соавтора!

Сказав это, игровод усмехнулся, прибавил газу и пребывал в хорошем настроении, пока они не попали в пробку перед Северянинским мостом. Жарынин занервничал, боясь, что старики приедут в суд раньше него, растеряются и нарушат продуманный до мелочей план сражения. Сначала режиссер по обыкновению винил во всем Кокотова, умудрившегося получить квартиру в гиблом месте, на непроезжем Ярославском шоссе. Потом он расширил пределы критики и страстно понес отцов города, которые, вместо того, чтобы торить дороги, строить тоннели с развязками и многоэтажные парковки, разворовывают казну, скупают в Европе замки, разводят пчел, открывают никому не нужные музеи, пишут книжки о роли водопровода в мировой истории. Досталось, конечно, и президенту.

— О, как я их сниму! — изнемогая от бессильного гнева, твердил игровод. — О-о! Убью аллегорией!

С этими словами Жарынин развернулся, и они помчались в объезд какими-то неведомыми улочками и переулками. Кокотов смотрел на незнакомые дома, скверы, магазины и с грустью думал о том, что прожил в Москве всю жизнь, но вот ведь совсем не знает ее, есть места, где он ни разу не был и уже, наверное, никогда не побывает. А ведь кто-то здесь живет, гуляет с собакой, ходит в булочную, спьяну не попадает ключом в замок… С женщиной так же! Можно прожить с ней годы и не узнать того, что другому она откроет в первую же ночь…

В капище примчались раньше стариков. Здание суда было отстроено совсем недавно, в позднедержавном стиле, наводившем на мысль о том, что сперва тут начали возводить штабной бункер, а потом передумали и слегка приукрасили мрачную кубатуру порталами с завитушками. Стены еще радовали глаз свежей раскраской, хотя, впрочем, в некоторых местах штукатурка уже отвалилась, открыв серый пористый бетон с бороздами от опалубки. Очевидно, строили узбеки. Над центральной дверью, мощной, как вход в метро, в специальной нише торчала бронзовая Фемида с весами в руке.

— М-да, в России все на особинку! — вздохнул Жарынин.

— Что вы имеете в виду? — уточнил Кокотов.

— Посмотрите на богиню! Ничего странного не заметили?

— Нет, — покачал головой автор «Беса наготы», отметив, что скульптор изобразил богиню острогрудой, как Наталья Павловна.

— Эх, вы! У нее же нет на глазах повязки.

— Да, в самом деле… — согласился писодей, удивляясь собственной ненаблюдательности.

— Ну, где же это чертово старичьё! — воскликнул игровод, озираясь.

В скверике, разбитом перед судом, под сенью усыхающих крон нервно прохаживался длинноногий Морекопов, издавая гулкие утробные звуки, пугавшие мамаш с колясками. В своем черном костюме и манишке с бабочкой он был похож на оперного певца, который за кулисами перед выходом на сцену, гримасничая, разминает губы и пробует голос. Увидав соавторов, законник, не вступая в разговор, лишь кивнул им, а потом величественным движением откинул упавшую на лоб седую прическу. Его узкое губастое лицо было слегка перекошено, будто щека дернулась от тика, да так и осталась.

— Знаете, кого мне напоминают адвокаты?

— Кого?

Но ответить игровод не успел: на «Волге» приехали Меделянский и Огуревич. Они вышли из машины с явной неохотой и разминали затекшие ноги. Щеки директора были скорбно напружены, лоб сморщен. Отец Змеюрика выглядел недовольным и полусонно хмурился, как человек, поднятый чуть свет с постели по пустяшному делу.

— Где остальные? — строго спросил режиссер. — Почему опаздываете?

— Едут…

— А что случилось?

— Ласунская тюрбан выбирала…

— О господи!

Меделянский, увидев Морекопова, направился к нему, и они, сблизив головы, заговорили о чем-то секретном, скорее всего, о трудных судьбах пресмыкающихся в мировой литературе.

— Ну что, выиграем? — спросил Жарынин директора. — Заглянули бы в свои торсионные поля для спокойствия!

— Ах, вы все глумитесь! — покраснел от обиды Аркадий Петрович.