Конец фильма, или Гипсовый трубач

— Церковь строит? — ехидно добавил Андрей Львович.

— Да, Лапузина уговорила, — недовольно ответила бывшая бухгалтерша.

— Наталья Павловна? — переспросил бывший вожатый дрогнувшим голосом.

— Прикатила с целой делегацией: с мужем, подружкой, и батюшку с собой привезли, отца Якова. Он потом еще с Жуковым-Хаитом разбирался.

— С мужем?! — почти вскрикнул автор дилогии «Отдаться и умереть».

— Да, с мужем. Солидный такой, профессор. Федор-как-его-там. Но цену за храм заломил, я вам скажу…

— А подружка — Алсу? — перебил Кокотов и почувствовал, как насторожилось рядом Нинкино тело.

— Кажется. Косоглазенькая такая…

— А за цветочками-то мы заедем? — жалобно спросила вдова.

— Не волнуйтесь, Маргарита Ефимовна, у кладбища целый рынок! — успокоил Коля.

— Димочка любил желтые розы! Я ко дню рожденья ему всегда дарила!

— Там всякие есть.

XII. Подвиг игровода

И Кокотов зажмурился от стыда.

В памяти каждого человека есть тупик Позора, куда он изо всех сил старается не заглядывать, предпочитая прогуливать сытые мысли, скажем, по бульвару Добродетели или проспекту Взятых Вершин или по улице Исполненных Желаний, забредая в переулок Милых Недоразумений или проезд Обманутых Надежд… Но только не в тупик Позора! Нет, никогда! Ведь там, в мрачных лачугах ютятся тени подло обманутых друзей и гнусно брошенных женщин, чадят, как тусклые керосиновые лампы, преданные идеалы юности и смердит проеденное свободолюбие. Там птицы поют, как плачут, там деревья шелестят, словно ропщут, там идут дожди соленых слез, дуют ветры стенаний и гремят грома проклятий. Но почему, почему неведомая, неодолимая сила тянет, тащит сердце туда, в этот страшный тупик? Почему?..

…Жарынин с требовательной нежностью оглядел с ног до головы Кокотова — так, наверное, Королев оглядывал Гагарина перед запуском в космос. Игровод заботливо поправил соавтору воротничок рубашки, одернул пуловер, отстранился и полюбовался. Сам режиссер был одет так же, как в первый день знакомства, когда все началось: в замшевую куртку, свежую дорогую сорочку цвета манго, а свой берет с петушиным пером лихо заломил на ухо.

— Вы готовы? — спросил он.

— Готов! — по-военному ответил писодей.

— Отлично! Еще раз покажите — как я учил! Кокотов выхватил из трости клинок и пронзил воздух.

— Правильно! Снизу вверх, под ребра, в самое сердце! Я отвлеку его разговором. Сигнал — мои слова: «Это бесчестно, милостивый государь!». Ни секундой раньше, ни секундой позже. Понятно? А теперь проткните подушку — вы должны почувствовать, как сталь пробивает плоть…

Андрей Львович загадочно улыбнулся, отдернул одеяло и предъявил наволочку, в пух истерзанную кинжалом. Режиссер некоторое время смотрел на это в смутном раздумье, потом улыбнулся и молча обнял писодея, прижав к груди.

— Вы… вы… мой андрогиновый… брат! — сказал он сдавленным от волнения голосом.

— Да ладно уж вам…

— Ну-с, а теперь по рюмочке перцовки — и за работу!

…Они шли по коридору плечом к плечу, печатая шаг. Выпитая водка наполняла душу ребячливым мужеством. Навстречу попался Владимир Борисович. Узнав, что соавторы идут на «стрелку» с Ибрагимбыковым, казак-дантист помрачнел, крутанул ус и пообещал догнать их, прихватив шашку. По пути Жарынин заглянул в бухгалтерию: Валентина Никифоровна и Регина Федоровна оторвались от бумажек и посмотрели на режиссера с одинаковой нежностью.

— Девочки, не хотите подышать воздухом?

— А что-о?

— Будет интересно!

— Мы сейчас… — Они потянулись к пудреницам.

— Зачем? — тихо упрекнул Кокотов.

— Подвигу нужны очевидцы! — тихо объяснил Жарынин.

В холле собирались ветераны, чтобы ехать на похороны Ласунской. Одеты они были с привычной скорбной тщательностью, как люди, часто бывающие на печальных мероприятиях: внебрачная сноха Блока вплела в фиолетовые седины траурный бант, Ян Казимирович повязал вокруг морщинистой шеи черный шелковый шарфик, прима Саблезубова закуталась в черные меха, точнее в то, что оставила от них ипокренинская моль. Ящик оказался почему-то в мундире морского офицера с золотым кортиком, а Злата в интеллигентном брючном костюме с клешем 70-х годов прошлого века. Присутствовали и скорбящие Огуревичи. Жарынин холодно кивнул директору.

— А вы разве не поедете на похороны? — тихо спросил соавтора писодей.

— Если успею…

— Может, лучше все рассказать жене президента?

— Бесполезно! Власть в России существует только для того, чтобы не пустовал Кремль. Кинжал надежнее! Или вы боитесь?

— Вовсе нет! — соврал автор «Знойного прощания».

— Тогда вперед!

Кокотов вздохнул и глянул вверх, на пустой капельмейстерский балкончик, где он впервые увидел Обоярову в белой дизайнерской ветровке, похожей на черкеску с газырями, и ему стало до слез обидно, что Наталья Павловна не увидит его кинжальную отвагу. Вызывало досаду, но легкую, и отсутствие вероломной Вероники: ей бы не помешало посмотреть, кого она бросила ради старого змееведа.

— Я обещал вам справедливость? — вдруг громовым голосом спросил Жарынин собравшихся.

— Да! Да! Много раз! — ответили старики.

— Тогда — за мной!