Конец января в Карфагене

Орел вслушивался. Он уже не жалел, что оказался в этом месте, в это время, среди этих неотесанных людей. Какие-то детские позавчерашние планы на будущее начинали деформироваться, принимая более смелые и агрессивные позы и формы. Завороженный, он и не заметил, что у него на глазах чуть ли не минуту усатый молодой человек своей грубоватой рукой очень нежно ласкает бедро Людкиной подруги. А его светловолосый спутник, стоя на месте, чувственно извивается перед Людкой.

Это был тот Новый Год, когда вместо Брежнева советских граждан поздравлял и напутствовал почему-то премьер-министр Косыгин. Молодежь и старики впервые за вечер собрались в одной комнате с елкой и самогоном — перед фиолетовым телеэкраном.

«Мешки под глазами вон какие, — отметил один из юношей. — Бухарь заядлый».

«То вiд того, шо он чiтает багато», — находчиво возразила одна из тётек.

Я впервые дерзко и от души рассмеялся вместе со всеми.

* * *

«Всем известно, что во сне никогда не видишь солнца, хотя в то же время тогда бывает ощущение света еще более яркого, чем солнечный. Тела и предметы светятся сами собой».

Жерар Де Нерваль

В ТЕМНОТЕ

Пролог (Первое причастие) I

Только в троллейбусе он вспомнил, что у него до сих пор нет своей карманной расчески. После утреннего мытья головы его заставили надеть теплую шапку, в непросохших хорошенько волосах остался запах шампуня. На задней площадке немного потряхивало, он по-детски сосредоточенно глядел в окно, время от времени протирая запотевшее стекло, чтобы не пропустить афишу главного кинотеатра. Что там показывают? Уже не «Верная Рука — друг индейцев»? Нет, уже не «Верная Рука…». Под вывеской «Кассы» с одним «с» топтались ранние кинозрители. Бесснежное воскресное утро. Первые самостоятельные поездки в общественном транспорте, как первые выкуренные сигареты.

Он стеснялся того, как одет — детские ботинки, шапка зачем-то на вырост и куцее чешское полупальто (не последнее в его жизни) — для сезона Осень-68 стильное вполне, но сейчас-то в нем неприятно ходить по улицам, даже если на тебя совсем еще никто пока не обращает внимания.

Замуровать бы это «джерси» вместе с кое-кем еще в школьном гардеробе. Его, кстати, переместили глубже — в подвал, он теперь между буфетом и слесаркой. Буфетом, где он съедает в день по коржику, запивая стаканом молока, опасаясь, что кто-то его внезапно опрокинет. В начальных классах тесно было в ней, как в этом троллейбусе, она располагалась… Он? Она? Ну, какая разница — гардероб или раздевалка. Раздевалка была под лестницей, справа от нее — красный уголок, где ему в первой четверти морочили голову две девицы-комсомолки и еврейский мальчик, скрипач-вундеркинд. Почему-то они решили, что из него получится украшение школы, однако повозившись — махнули рукой, дескать, живи как знаешь, паршивая, неблагодарная овца. В Ленинскую комнату с осенних каникул его больше не приглашают. Закрыт, закрыт кабачок, но мы верим…

Гардероб и Раздевалка. Ленинская комната и Красный уголок. День чей? — Мой. Ночь чья? — Моя. Вместо партбилета под пальто он прижимал не влезающий в боковой карман альбомчик. Двустворчатый: цена папки без марок — 75 копеек. Марки в альбомчике были. Совсем немного, но чуть больше, чем могло уместиться. Туда много и не войдет.

Ботинки, сперва один, потом другой, ступили на сырой, пористый асфальт, троллейбус отъехал, остановка обезлюдела, и, оставшись один, он снова почувствовал робость. Выходной, магазины закрыты — вот и нет никого. Центр города затаился, в каждом окне — соглядатай, он сделал правильное ударение… за каждым окном… неужели за каждым окном такое же говно, как у меня дома? Или еще хуже?

Чтобы не идти прямо туда, где ему необходимо было появиться, он свернул влево, к газетному киоску, посмотреть на марки и журналы. Ему продолжали выписывать «Юный натуралист», хотя он уже не интересовался судьбой и повадками животных. «Технику молодежи» он покупает самостоятельно на сэкономленную мелочь, а марки… марки выцвели, как подпись, оставленная на чеке Фантомасом. Пустое место. Они превратились в ненужные вещи — погремушки, которые не гремят, и солдатики, которые не падают. «На хера, — по-взрослому выругался он, — такие нужны»? И быстро оглянулся, не подслушал ли кто из прохожих.

Бвум-вум-вум-тада-тада-тада-вум-вум-вум, — с прошлого лета он, скучая и радуясь, в голос и про себя напевает, понимая, что делает это не совсем точно, повторяет эти звуки. Подслушанные внизу — скажем так, у подножья каменной башни — на квадратной вершине играл (работал, у нас все работают) большой магнитофон. Скорее всего «Днепр-14».