Конец января в Карфагене

«Ешь макароны, Шерханчик! По-флотски. Ешь! Ты хороший парень, только ничего не жрешь. Знаешь анекдот? Нашли утопленника — валялся на берегу, без одежды, без документов… Труп волной прибило. Ни документов… Лежит на спине, руки разбросал. Думали-думали — кто ж это такой? Кто ж это такой может быть? Перевернули на живот, а у него из… попки макаронина висит. Ну тогда сразу догадались — итальянец!» — хорошо, хоть этот отравитель атмосферы, прогостив у них в доме целое лето, наконец-то вернулся к жене и нянчит второго младенца… Однажды он попросил его помочь решить задачу, и полубухой инженеришка трижды обозвал его идиотом за несообразительность. Зато про своих «Женечку» с «Аничкой» ездит по ушам, раздрачивая себя до слез. Приперся сюда с Севера, отслужив на подводной лодке, а внешне какой-то цыганистый хам — носатый и лупоглазый…

Сначала он не понял, где источник стука. Звонок должен работать. Резкий и громкий, как сигнализация в нижнем гастрономе. О более мелодичном устройстве, с тех пор как деду повысили пенсию, слышны одни только разговоры: «Достать, в принципе, можно, а кто будет устанавливать? Все денег стоит. Вот продадим гараж, тогда и обзаведемся музыкальной шкатулочкой».

Стучали действительно в дверь. Вероятно, на площадке было темно, и кто-то стоявший за дверью не видел кнопку звонка. Значит, опять перегорели «бараньи яйца» — две лампочки в одном патроне. Собрав последние силы, он слез с кровати и в шерстяных носках направился к входной двери, опережая взрослых. Надежда, вспыхнувшая внутри него, охладила и затмила простудный жар. Он был готов распахнуть дверь кому угодно.

Со стыдом и досадой он увидел, что они уже успели навесить цепочку, а ее позвякивание, он это знал, отчетливо слышно сквозь дверь. Последнее время дед, напуганный статистикой грабежей, сообщаемой на закрытых партсобраниях, завел моду подпирать дверь его детским стульчиком с выжженным на спинке кроликом в траве. Это позорище давно пора выбросить, но старик — после инфаркта, надевает и снимает, сидя на нем, обувь, одни и те же сандалии и ботинки невыносимого вида. «Кролик хочет поймать Луну», промелькнули слова неизвестно откуда…

«Получай! — рука в перчатке протянула ему синий бокс с лентой, — фашист гранату».

На пороге вырос Глафира.

«Я там тебе все написал, — понизив голос, добавил он, — заходил к Шульцу и решил тебе забросить… — он хитро подмигнул. — … «Черную ведьму».

«Я простужен», — доверительно сообщил он Глафире.

В черной шапке с острым козырьком, в коротком полупальто (его у нас все называют по-разному, одни — «москвичка», другие — «московка») Глафира напоминал Ангела Смерти, явившегося раньше времени.

«Шульц тоже болен, — бесстрастно произнес он. — Я погнал дальше».

Поразительно, пока они беседовали, никто не вылез и не вмешался: «С кем ты там? У кого это нет совести являться в такое время?!»

Осторожно заперев замок и повесив на место цепочку, он проскользнул к себе в комнату и автоматически включил магнитофон с приемником. За три дня его болезни подморозило, и пешеходы, проходя под окнами, с хрустом ломали обледенелую слякоть. От этого в комнате было еще тише.

«Звук! Дайте звук!» — криво усмехнулся он, представив себе кинотеатр.

Он внимательно прочитал надписанную Глафирой коробку, и, высмотрев желанное название, поставил катушку перематываться. Нужные люди были с другой стороны. Один подкассетник дребезжал, он сердито поглядывал на него, нетерпеливо дергая левой ногой: «Черная ведьма» — это один слабоумный так перевел. Причем не нарочно, а уверенный, что так надо. Интересно, как бы он перевел на английский «Как прекрасен этот мир»?

Что делать с громкостью? Вспомнилось, как год назад по стене лупили, словно она не из кирпича, а из фанеры. Ну, тогда был повод — Ангел Смерти заглянул к соседям вовремя. Жаль, правда, что не подмел всю семейку комитетчика, вместе с партбилетами и припрятанной порнографией.

После того случая и у «этих» свой козырь появился — чуть что, бегут и начинают: «Сколько раз мы тебе… Разве мы тебе… Там все слышно!»

Поразмыслив, он намного спокойнее, чем еще за полчаса до визита Глафиры, убрал громкость до половины, надавил клавишу «воспр.», услышал щелчок и шуршание. Осторожно взобрался на постель, лег на спину, сложив руки на животе, как покойник. Он не обратил внимания, когда и как успел погасить свет. Ждать пришлось недолго — вскоре комнату, словно откуда-то снизу, наполнил шум проливного дождя, раскаты грома, и наконец, в отдалении раздался долгожданный удар колокола. Он знал, что их будет двенадцать.

* * *