Конец января в Карфагене

К Самойлову должны были придти, и в ожидании гостей он разбирался с материалом, отделяя нужное от ненужного. Ему было известно, что в его отсутствие эту папку регулярно просматривают и изучают на предмет порнографии, но до сих пор придраться к чему-либо так и не смогли. Потому что Самойлов кладет в нее исключительно то, к чему он примерно с третьего класса проявляет нескрываемый интерес: западная музыка, люди необычного вида, средневековье в его современных проявлениях (Ку Клукс Клан, культ Сатаны и т. п.) — в общем, вещи его сверстникам пока совсем не интересные, а взрослым якобы уже не интересные. Поскольку взрослых пугает и манит только «антисоветчина» и «голые бабы». Кстати, хорошо, что сегодня они, все до одного, куда-то разбежались — он подумал о домашних во множественном числе и с привычной неприязнью, как о подросших котятах.

Самойлова давно уже возбуждали и шокировали не картинки (типа груды ночных горшочков в «Обыкновенном фашизме», заимствованных с того же склада, что и в «Операции «Ы»), а порождаемые определенными звуками ощущения, и слова, и возникающие с их помощью образы: … а по другой стороне улицы ее всю ночь преследовала мужеподобная лесбиянка. Пальцы его левой руки дрогнули, нащупав под тканью рубец, обезобразивший поверхность стола.

А картинок все равно становилось все больше. И не только от того, что он не выбрасывал старые — детская мнительность не позволяла… Знаете, как школьники, прочитав у Куприна про «белые пятна во рту», воображают, будто «подхватили сифилис», ищут перед зеркалом знаки тления — морщины на лбу, мешки под глазами…

Все эти страхи здесь не при чем, попросту Самойлов больше не мог противиться воплощению своих желаний, а они — словно рыбки в перенаселенном аквариуме — плодились и дохли, заражая воду.

Совсем еще недавно ему хотелось, чтобы портреты военачальников и сказочных персонажей на открытках обернулись его лохматыми любимцами, а пионерский галстук — ковбойским платком. Ничего не вышло. Но вот уже второй сезон какие-то люди с оленьими и антилопьими рогами на обычных, как в паспорте, головах волокут ему со всех сторон то, чем он впервые в жизни успел пресытиться — фотокарточки Джими Хендрикса и «Роллинг Стоунз».

Близится время, когда ему придется, как можно точней уяснить себе, чего и когда он хочет — например, он точно хочет повидаться с этим ненормальным созданием сегодня, или нет?

А по другой стороне улицы за ней всю ночь бежала мужеподобная лесбиянка…

Самойлов неоднократно пытался вообразить внешний вид «мужеподобной лесбиянки», и неизменно возникала страница польского фотоальбома «Мой пёс».

Год прошел как сон пустой, но он так и не сумел восстановить загубленный им собственноручно «Let it Bleed». Каждый раз, внимательно прослушивая уцелевший обрывок ленты, он, словно терзаемый призраками раскаяния актер, мучился из-за того, что пропавшая часть с детскими голосами звучит у него в голове отчетливей того, что уцелело. Подумаешь, казалось бы, хор мальчиков! Можно подумать, здесь ими мало тошнят: «И молоды мы снова, и к подвигу готовы…»

Год прошел как сон пустой… Зато появился проигрыватель. Правда, без колонок. И, между прочим, никто из взрослых обитателей квартиры не был причастен к его появлению.

Страдальческий взгляд вытаращенных глаз, с укором, как на Распятии, обращенных куда-то в сторону. Растрепанные кудри и борода, поджатые ноги в лаптях. За выгнутым хребтом самодельные крылья, в данном случае бесполезные.

«Русский Икар» вращается, время от времени застывая в воздухе по желанию Самойлова. Он надел вырезку из журнала «Техника молодежи» на шпиндель выключенного проигрывателя.

Звонок в дверь прозвучал столь мелодично, что он не обратил на него внимания. Мелодичный звонок — подарок полоумному дедушке от армянина-валторниста, которому прошлой осенью была продана машина вместе с гаражом.

В левом углу над входной дверью звякнуло еще раз, и Самойлов скорыми шагами (так ходят по дому, когда никто не видит) пошел открывать. Прежний звонок, бережно убранный в кладовку, дребезжал по-школьному.

Вместо Элеоноры, предупредившей о визите по телефону, на пороге стояла юная Нэнси. В той же самой юбке из замши и лимонно-изумрудной водолазке — люрекс мерцал под лучами солнца, косо падавшими сквозь пыльное окно верхней площадки.

Самойлов сию минуту устыдился своей детской забавы с «Русским Икаром» (таким способом он изживает страх перед некоторыми картинками, напугавшими его в детстве) и, взяв девушку за запястье, втащил ее через порог в темный коридор. Нэнси спокойно подставил ему губы. От ее шеи и плеч пахло тяжелыми духами «Красный мак».

Самойлов снова уловил запах водорослей и морского песка в комнате у Сёрика, вспомнились «девять кило губной помады»… вагон повидла и еще один вагон секундных… стрэлочек, и еще один анекдот, который горячим шепотом рассказывал на линейке Ходыко. То был изжеванный и пресный анекдот-вопрос:

— Почему девочки, когда целуются, закрывают глаза?