Конец иглы

Юрий Малецкий

Конец иглы

Неоконченная повесть

От автора. С незапамятных времён бродил я вокруг да около одной темы. 25 лет тому, как я впервые решился подступить к ней – и написал что-то вроде повести, встреченной теми, кто с ней ознакомился, в целом сочувственно; мне, однако, с тех пор и по сию пору всегда казалось, что про это я сказал тогда не так, не на том уровне, на котором про это надо говорить. То есть, за исключением лучших страниц, именно что сказал – и только. А сказать-то надо так, чтобы “слово стало плотью”. Надо, непременно надо будет когда-нибудь это переписать… Когда-нибудь потом, когда напишем всё остальное.

Всякому “когда-нибудь” выходит срок, любое “когда-нибудь” – когда-нибудь становится “сегодня”. Раньше или позже, но я был обречён подступить к теме ещё раз, попробовав одолеть поставленную ею самой планку со второй попытки. Вот оно и наступило, меня не спрашивая, – сегодня. И я написал повесть заново. Рано это или поздно – через четверть века? Это не вопрос. Вопрос только в результате.

Для автора-то, впрочем, и это не вопрос: с него, то есть, получается, с меня – “довольно сего сознания”, простого ощущения, что сейчас повесть такова, какой и должна быть: что называется, “тема раскрыта” – и раскрыта, как мерещится автору, в уровень с темой. В смысле – именно такой я, как сегодня ретроспективно кажется, и хотел видеть повесть 25 лет назад. Или скажем иначе: теперь, в том виде и объёме, который она впитала, я ею “доволен” как “взыскательный художник” – пусть всякая взыскательность в отношении себя-любимого и самозвана, но для написавшего лакмусовой бумажкой является тот “медицинский факт”, что, поставив последнее многоточие, автор с тех пор, наконец, мирно спит без снотворных.

По всему по этому вопрос – один единственный – только в том, будет ли доволен взыскательный читатель. Что ж, возможность ответа есть у каждого, кто пожелает дочитать эту принципиально не оконченную повесть до конца.

Да, напоследок: в детстве, отрочестве и юности я знавал одну старуху, которая жила-жила да и умерла; знал и некоторые обстоятельства её жизни; ещё до первой попытки я уже знал, что тему надо будет “пропустить сквозь неё”; не знаю почему, но я счёл обязательным сохранить её точное имя-отчество-фамилию, а равно и часть жизненных обстоятельств, как и точные приметы времени её последних дней; остальное додумано или воображено – “как вам больше понравится”.

Юрий Малецкий

Памяти Г.А. Атливанниковой и каждого человека

…Живая жизнь давно уж позади.

Передового нет, и я, как есть,

На роковой стою очереди.

Ф. Тютчев

Старуха должна была умереть в простом порядке очередности: ей шел восемьдесят восьмой год; все ее знакомые сверстники умерли; теперь ее очередь.

Последним между нею и смертью стоял Марк. Марк Борисович Иткин, ее троюродный брат, стародавний, с детства, друг и некогда, в смутные времена 20-х, ее фиктивный муж и фиктивный отец ее дочери Зары. Вся его жизнь была сменой навязчивых целей, подчинявших его себе без остатка; уже несколько лет как этою целью стало – “умереть завтра”. “Умереть? Да Бога ради. После того, что я пережил и все время продолжаю переживать, пока живу, смерть – это чистый мед! Это бальзам на все мои раны! Да, да и еще раз да. Но не сегодня. Как раз сегодня я занят. Вот завтра – умру с превеликим удовольствием. Для того и живу еще, чтобы завтра – умереть с удовольствием”. Очевидно, именно с этой целью Марк ежедневно ложился в 9, вставал в 5.30 и отмахивал не менее трех километров, следя по секундомеру, чтобы сделать в минуту не менее ста двадцати шагов. Ту же процедуру повторял он и перед сном; и что же? За свои усилия был он вознагражден, перенеся уже три инфаркта, а все оставаясь, если ему верить, “свежим, как рыночный творожок”.

Такому торжеству оздоровительной физкультуры, помноженной на человеческую дисциплину, можно было только поаплодировать. Марк выигрывал “всухую”; увы, противник его был не из тех, у кого выигрывать можно до бесконечности. Последовал четвертый инфаркт – и смерть догнала скорохода. Игра была прервана самым бесцеремонным, да к тому ж и нечестным образом: продолжая вести в счете 3:1, Марк вынужден был унести свой выигрыш в могилу. Он умер.

Значит, перед ней – никого. Она крайняя; умирать теперь – ей.

Что ж, надо признать: вовремя. Восемьдесят семь это 87. Галя Абрамовна Атливанникова ослепла на один глаз – катаракта – и плохо видела вторым. Кончики пальцев ее словно ороговели, онемев от слишком медленного движения крови, почти не давая более осязательного опознания даже самых знакомых вещей. Еще в 34-м, после скарлатины, перенесенной во взрослом возрасте, она стала туговата на ухо, а в 57-м, похоронив единственную дочь, умершую во цвете лет нелепейшей смертью – от укуса клеща, – Галя Абрамовна от горя оглохла совсем.