Конец индивидуума. Путешествие философа в страну искусственного интеллекта

Делая слишком большую ставку на цифровое планирование, Китай становится хрупким в том смысле, в каком понимает хрупкость Нассим Талеб. КНР рискует не справиться с непредвиденными обстоятельствами. В то время, когда одни хотят уйти из Европы, а другие — «переизобрести» ее, быть может, достаточно просто применить фундаментальные, как никогда актуальные европейские принципы к новым технологиям и запустить наконец широкомасштабные инвестиционные программы?

Но каким образом государства могут претендовать на то, чтобы что-то регулировать, если они переложили всю нормативную ответственность на платформы?

Законодательство по самой своей природе отстает от эволюции технологической сферы. Это нормально и заставляет нас становиться на путь добровольной кооперации. Но классические рамки правового государства не теряют своей значимости.

Несколько лет назад Марк Цукерберг мечтал, что «глобальное сообщество» Facebook породит свои собственные нормы. Но под непосильным грузом социальной ответственности Facebook, которому пришлось принимать решения, далекие от его изначального предназначения (о свободе самовыражения, например), сам был вынужден апеллировать к коллективному регулированию[218]. Чтобы выжить, платформы должны смириться с тем, что они несуверенны. Между тем это регулирование не может производиться на уровне отдельной страны. Оно должно быть воплощено во всемирном правительстве, в своего рода цифровом космополитизме. Учредить ООН для данных — один из главных вызовов этого века[219]. Маргрет Вестагер заключает:

Кто говорит о рынке данных, говорит о демократии данных. Только эта демократия не должна сама быть виртуальной. Коллективное решение образуется путем личного взаимодействия. Люди в этом нуждаются: повсюду в Европе выражается одно и то же желание солидарности и вовлеченности. Для того чтобы регулировать цифровое пространство, необходимо, как ни странно, воссоздать конкретные места для обсуждения. У вас, во Франции, где 36 000 коммун, положение гораздо лучше, чем у других!

А что, если бы горизонтом ИИ была местная демократия?

Человек-зверь

Вернувшись в Париж, с целью цифрового детокса я погрузился в «Человека-зверя» Эмиля Золя. С каждой страницы вставала новая цивилизация машин с ее сверкающими вокзалами, диспетчерскими пунктами и струями горячего пара. А при этом сюжет романа — история наших амбиций и слабостей, банальная история о ревности, деньгах и власти. Сначала я спрашивал себя, почему Золя, отталкиваясь от самой передовой современности, навевавшей грезы Жюлю Верну, в итоге написал простой детектив. Академик ответил бы, что он соединил два текста: один — о мире железных дорог, второй — о судебной системе. Но, возможно, Золя хотел показать, что технологии, меняя все в обществе, ничего не меняют в чувствах. Машина — это декорация. Сидя в своем локомотиве, этой самой «Лизон», с которой главный герой возится, как другие сегодня со своими алгоритмами, он хотел бы забыть свои человеческие, слишком человеческие обиды. Но как только он выходит из этого чугунного укрытия, его раны тут же открываются снова, еще более болезненные, чем раньше. Можно сколько угодно убегать в технологии, но дикий зверь, сидящий в нас, все равно не замедлит вернуться.

Итак, я начал с Homo deus, чтобы закончить человеком-зверем. Поместив индивида в сердцевину проблемы искусственного интеллекта, я хотел спасти этого зверя, полного пороков и злобы, но обладающего при этом тайным величием.

Оставляю последнее слово за тетушкой Фази, женой путевого сторожа:

Что и говорить, хитро все это придумано! Ездить стали быстрее, да и учености прибавилось… Но звери как были зверьми, так ими и остались, и пусть даже придумают машины еще хитроумнее, зверей от этого меньше не станет[220].

Список интервью

Благодарности

Эта книга не увидела бы свет без горячей поддержки моей издательницы Мюриэль Бейер и ее команды. Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить Себастьяна Лефоля из Point, выманившего меня из моего логова, чтобы забросить в большой мир.