Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Пейоративная оценка ВГКИ, данная партийными чиновниками, лишний раз свидетельствует о необычном для тех страшных лет составе студенчества на Курсах — интеллигенции «последнего призыва». Она свидетельствует также и о высоком научном уровне профессоров и доцентов, уволенных из других вузов при многочисленных чистках, профессоров-изгоев, которых Зубов на свой страх и риск пригласил в неказенное учебное заведение. Эти замечательные специалисты успели за десятилетие передать свои знания любимым ученикам, создав плеяду будущих ученых в различных искусствоведческих сферах; судьба многих из них оказалась очень нелегкой и часто трагической.

Пятилетний план и соцсоревнование

В отличие от Курсов медленное уничтожение Института провоцировало его постепенный моральный, научный и физический распад.

Научный распад фиксирует деградация научных планов. В цитированном выше отчете указывалось, что по требованию Главискусства «пересмотрены производственные планы с целью большей увязки их с основными вопросами соц. строительства». Эти планы составлялись новыми руководителями, и Шмит в своем отчете от 24 мая 1929 года заверял, что они «должны быть выполнены на все 100 %».

Планы на следующий академический год действительно оказались откорректированными. Для сравнения можно привести план Института на предыдущий 1928/29 год, написанный еще до «реорганизации», вероятно, сразу после запроса Главискусства, т. е. в начале октября 1928 года. Остановимся для примера на планах Словесного отделения.

«Дореформенный» план ЛИТО начинается, как всегда, с указания на преемственность работы: «В центре работ Отдела со дня его основания стоит всестороннее изучение русской литературы 18–20 вв. (вопросы развития отдельных жанров, смены литературных направлений, борьба школ и систем, история критики и журналистики, литературный быт и пр.) и русского языка…». И далее идет перечисление научных работ по всем секциям, кабинетам и комитетам отдела. Единственная уступка требованиям начальства — указание, что в Комитете современной литературы (еще старом), кроме дальнейшего «изучения возникновения и развития символизма и футуризма», «будет организовано изучение языковых и сюжетных корней современной пролетарской литературы»[247].

В отличие от этого документа, в «Производственном плане» ЛИТО на 1929/30 год уже добрую половину занимают работы нового Комитета современной литературы[248]. Общая часть начинается с заверений и формулировок, которые в плане ЛИТО встречаются впервые: указывается, что работа «будет проводиться на основе марксистского подхода к изучению историко-литературных явлений», и для изучения выбираются те эпохи, «которые имеют значение для уяснения диалектики современной литературы».

Справедливости ради следует отметить, что в «старых» научных секциях ЛИТО (истории литературы, теории литературы и художественного фольклора) планировалась обычная исследовательская работа по слегка перестроенным (требовался коллективный труд), но жизнеспособным научным группам: в Пушкинском комитете под председательством Ю. Г. Оксмана шла работа по изучению критического наследия Пушкина и готовились очередные тома издания «Рукописи Пушкина», в Группе по литературному быту XIX века Б. М. Эйхенбаума семинаристы собирались продолжить разработку многочисленных тем (около 25) для готовящегося сборника под общим названием «Литературный быт», в Группе по литературной пародии Ю. Н. Тынянова намечалось продолжение работы над книгой «История русской литературы в пародиях». По прежнему распорядку планировалась разработка теоретических тем в группах по стиховедению Б. В. Томашевского[249], по художественному переводу Л. В. Щербы и С. И. Бернштейна, и по русскому литературному языку В. В. Виноградова; в группе звучащей художественной речи Бернштейн планировал дальнейшее изучение ораторской речи; в фольклорном секторе под руководством В. М. Жирмунского и В. П. Адриановой-Перетц активно велась исследовательская и собирательская работа по русскому устному народному творчеству и фольклору немецких колонистов[250].