Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Что касается академической науки, то, хотя Наркомпрос уже в 1919 году выдвигал в качестве первоочередных задач «учет, систематический подсчет, организацию и координацию ученых учреждений», работу которых следовало централизовать и подчинить единому партийному органу, для «устранения замкнутости и кастового духа»[11], но механизмов для чаемого централизованного руководства и политического контроля еще не было. Кадровая политика, столь эффективная впоследствии, до тридцатых годов не могла осуществиться, поскольку среди ученых-гуманитариев (за исключением «специалистов в области общественных наук») на всем протяжении 1920-х годов было ничтожно мало коммунистов. Как свидетельствует статистическое обследование, в конце этого периода в области литературоведения и искусствоведения в научных институциях СССР работало 54 «партийных товарища», а в области языковедения — всего 16 членов ВКП(б). Большинство из них составляли молодые кадры, которые могли вступить в партию или были привлечены к научной работе из номенклатурных сфер не ранее второй половины 1920-х годов, тогда как среди имевших «высокую квалификацию» ученых, т. е. людей иной возрастной категории и иной формации, к 1930 году работало в этой сфере всего два коммуниста[12]. Идея же «вовлечения на научную работу пролетарской части нашей партии», так называемых «выдвиженцев», оформилась также только к концу 1920-х годов[13]. Таким образом, на раннем этапе, несмотря на зловещие декларации, был выдвинут безусловно вынужденный и противоречащий политическим установкам лозунг привлечения в науку «старых опытных специалистов». Следует иметь в виду, что вера в научное знание и техническую революцию была в те годы столь велика, что перевешивала идеологию: именно «научное знание» было провозглашено «основным, могучим и всепреодолевающим рычагом и обосновывающей опорой социалистического государственного строительства»[14].

О наступательном движении партийно-государственного аппарата на науку косвенно свидетельствует смена руководителей Главнауки, т. е. того подразделения Наркомпроса, которому подчинялись научные учреждения. До середины 1923 года заведующим этим подразделением был И. И. Гливенко, филолог, профессор дореволюционной формации, не имевший до работы в Наркомпросе опыта партийного руководства и более известный как член и один из организаторов в 1922 году Русского психоаналитического общества. За ним Главнауку возглавлял (1923–1927) старый большевик Ф. Н. Петров, медик по образованию, закончивший университет до революции (в 1902 году) и начавший карьеру партийного чиновника как министр здравоохранения Дальневосточной республики (в 1920 г.). Судя по сохранившимся документам, он был осторожен, но по мере возможностей пытался удовлетворять материальные нужды Института; и именно он при поддержке первого наркома просвещения предотвратил поползновение ликвидировать Институт еще в середине 1920-х годов. Возглавлявший Главнауку в 1929–1930-е годы И. К. Луппол был из числа ответственных работников иной формации. По окончании юридического факультета Московского университета (в 1919 г.) он закончил Институт красной профессуры, возглавил кафедру марксистско-ленинской философии в нем, а также стал директором Института К. Маркса и Ф. Энгельса. Одним словом, он был представителем образованных «красных профессоров» и «красных директоров». Кстати, как будет видно из дальнейшего изложения, Луппол тоже пытался препятствовать разгрому Института, но в конце концов оказался бессилен противостоять «великому перелому». Напомним, что в сентябре 1929 года был смещен с поста нарком просвещения Луначарский, придерживавшийся (особенно вначале) толерантной тактики руководства научными институциями, и на смену ему пришел управленец и функционер, член РВК, начальник Политуправления РККА и член ВЦИК и ЦИК СССР А. С. Бубнов.

По переписке с вышестоящими инстанциями, сохранившейся в фонде Института, можно проследить, как в период правления Зубова, благодаря его связям и многочисленным уловкам, с помощью затягивания, откладывания и формальных отписок, а в крайних случаях — апелляций к вышестоящим инстанциям, ему удавалось спасать Институт от нелепых постановлений ретивых партийных чиновников и до конца своего директорства сохранить прежний состав администрации, руководителей отделов, научных и технических сотрудников и прежнюю систему управления.