Конец истории и последний человек

Помимо экономического царства и политической жизни, мегалотимия все чаще находит отдушины в таких чисто формальных видах деятельности, как спорт, альпинизм, автогонки и тому подобное. Спортивное соревнование не имеет "смысла" или цели иных, кроме как сделать одних победителями, а других — проигравшими — иными словами, удовлетворить желание быть признанным в качестве высшего. Уровень или вид соревнования совершенно произволен, как и правила спортивных игр. Рассмотрим такой спорт, как альпинизм, которым занимаются почти только жители процветающих постисторических стран. Чтобы сохранять форму, альпинисты должны неустанно тренироваться, мышцы торса и плечевого пояса у скалолазов развиты так, что при неосторожности могут оторвать сухожилия от кости. В ходе подъема восходители в Гималаях должны выдержать атаки дизентерии и снежных бурь в тесных палатках в предгорьях. Процент жертв при подъемах выше четырех тысяч метров весьма значителен; каждый год около дюжины людей погибают на таких пиках, как Монблан или Миттерхорн. Короче говоря, альпинист воссоздает для себя все условия исторической борьбы: опасность, болезни, тяжелую работу и, наконец, — риск насильственной смерти. Но цель уже перестала быть исторической и стала чисто формальной: например, быть первым американцем или немцем, поднявшимся на вершину Канчен-джонгу-2 или Нанга Парбат, а если это уже достигнуто, быть первым, кто поднимется без запаса кислорода, и так далее.

Для большей части постисторической Европы Кубок мира заменил военную конкуренцию в качестве главной отдушины для националистического стремления стать первыми. Как однажды сказал Кожев, его цель — восстановить Римскую империю, но на этот раз — в виде многонациональной футбольной команды. И, наверное, не случайно в одном из самых постисторических штатов США, Калифорнии, так распространены весьма рискованные виды отдыха, не имеющие иной цели, как вытряхнуть участника из комфорта буржуазного существования: скалолазание, скайдайвинг, полеты на дельтапланах, марафонский бег, бега "железных людей" и так далее. Потому что там, где невозможны традиционные формы борьбы вроде войны и где всеобщее материальное процветание снимает необходимость в борьбе экономической, тимотические личности начинают искать иные виды бессодержательной деятельности, которые принесут им признание.

В очередной иронической сноске к своим лекциям по Гегелю Кожев замечает, что был вынужден пересмотреть свои прежние взгляды насчет того, что человек перестанет быть человеком и вернется в животное состояние, в результате поездки в Японию и случившегося у него там романа в 1958 году. Он утверждал, что после возвышения в пятнадцатом веке сегуна Хидееси Япония пережила состояние внутреннего и внешнего мира в несколько сот лет, очень похожего на постулированный Гегелем конец истории. Ни высшие, ни низшие классы не боролись друг с другом, и необходимости работать слишком тяжело тоже не было. Но вместо того чтобы предаваться любви и инстинктивным играм, как молодые животные, — иными словами, вместо того чтобы превратиться в общество последних людей, японцы показали, что возможно оставаться людьми, изобретя для этого множество совершенно бессодержательных формальных искусств — театр Но, чайную церемонию, икебану и тому подобное.[471] Чайную церемонию не служит никакой явной политической или экономической цели; и даже ее символический смысл со временем утрачен. И псе же она является ареной для мегалотимии и форме чистого снобизма: существуют противоборствующие школы чайной церемонии и икебаны, с собственными учителями, послушниками, традициями и канонами хорошего и плохого. Сам формализм этой деятельности — создание новых правил и ценностей, отделенных от любых утилитарный целей, как в спорте — навел Кожева на мысль о специфически человеческой деятельности даже после конца истории.

Кожев полушутливо предлагает, чтобы вместо вестернизации Японии Запад (включая Россию) сам японизировался (и этот процесс уже идет вовсю, хотя не в том смысле, в котором имел в виду Кожев). Иными словами, в мире, где борьба вокруг всех крупных вопросов в основном закончена, главной формой мегалотимии, желании человека быть признанным выше своих собратьев, станет чисто формальный снобизм.[472] У нас в Соединенных Штатах утилитарные традиции мешают даже изящным искусствам стать чисто формальными. Художники любят убеждать себя, что они не только привержены эстетическим ценностям, но еще и социально ответственны. Но конец истории будет означать (в числе прочего) конец искусства, которое может считаться социально полезным, и потому сползание художественной деятельности в пустой формализм традиционных японских искусств.