— Конечно, сухаревское произведение. Говорю: «Сухаревки, милейший, в шестнадцатом веке не существовало, а фармазоны тогда монашеских ряс не носили». Оскорбился…
— И это служитель бога! — вздохнул Злотников. — До чего дожили! И церкви и монастыри — все прахом пошло. Ни стыда, ни совести не осталось. Говорят, на предсоборном совещании, где священнослужители и миряне от всех епархий были, митрополит Евдоким многие лета Калинину и Смидовичу[29]
провозгласил. Митрополит, глава святейшего синода! Кощунство!— Да служители господа ныне не только подделками, но и именем бога торгуют, — равнодушно согласился Левит и, усмехнувшись, сказал: — А торговля богом бойко идет. Прибыльное дело, почище мануфактуры. Займитесь, Никита Захарович, а? Не меньше 60 процентов прибыли. А то и оглянуться не успеешь, как распродадут все.
Цинизм Левита Злотникова покоробил, но он заставил себя улыбнуться.
Левит посмотрел на часы. Этот жест нельзя было не заметить, и Злотников поспешно встал.
— И вам спать пора, Борис Арнольдович, и нам. Благодарствуйте.
Левит проводил нас до двери.
Когда мы выходили из подъезда, я заметил на противоположной стороне улицы высокого человека, который, видимо, кого-то ожидал. Пройдя несколько шагов, я остановился и в растерянности стал рыться в карманах пиджака.
— Потеряли что-нибудь? — участливо спросил Злотников.
— Да, зажигалку…
К дому Левита я вернулся вовремя, как раз в тот момент, когда заинтересовавший меня человек уже перешел дорогу и направился к подъезду, из которого мы только что вышли. Увидев меня, он поспешно свернул во двор. Но в тусклом свете газового фонаря я успел рассмотреть его лицо. Это был Сердюков.
— Нашли зажигалку? — спросил Злотников.
— Нашел, — сказал я и закурил.
— Чувствую, недовольны вечером, Георгий Валерьянович? О рандеву с блондинкой жалеете. Ругаете меня, а?
— Что вы, Никита Захарович! Вечер прошел совсем неплохо, — искренне сказал я. — Очень приятный вечер.
— Шутите небось?
— Нет, вполне серьезно. Я вам очень признателен.
— Помилуйте, — расцвел Злотников, — за что?
Вот как раз на этот вопрос я ему при всем своем желании ответить не мог…
Назавтра я обо всем доложил Сухорукову.
— Ты уверен, что это был Сердюков?
— Абсолютно.
— Тогда Левитом стоит заняться, — сказал Виктор.
— Значит, ты не возражаешь против его разработки? — не без ехидства спросил я.
Виктор разозлился:
— Я, Саша, могу спорить с тобой, но не с фактами. Для меня прежде всего интересы дела.
Действительно, в отличие от меня, Виктор всегда мог поступиться самолюбием. Это следовало признать. Сухоруков был объективен или, по крайней мере, старался быть объективным. Но все же я не решился поделиться с ним нашей новой версией, которая никак не укладывалась в привычные рамки и совершенно не была подкреплена фактами. Виктор слишком трезво смотрел на вещи, а тут требовалось воображение. Но как бы то ни было, а официальное указание о разработке Левита я получил. Это радовало. Мне совершенно не улыбалось портить отношения с руководителем розыска. Ведь теперь, как никогда, требовалась полная согласованность и координация наших действий.
Я чувствовал, что развязка не за горами. Встреча с Сердюковым была, по существу, первой уликой против покровителя Злотникова. А через день к этой улике прибавилась новая, более веская, исключающая последние сомнения в том, что Левит имеет отношение к убийству в полосе отчуждения железной дороги. Таинственный посетитель Азанчевского-Азанчеева, который выдавал себя за племянника Богоявленского, наконец объявился в Петрограде, где посетил Стрельницкого. Стрельницкому он тоже представился племянником убитого и интересовался у того бумагами антиквара. На наше счастье, Носицын не снял наблюдения за квартирой и о появлении «племянника» агент тут же сообщил в угрозыск по телефону. Дальнейшее было делом техники. В гостинице, где остановился «племянник», сотрудник Петрогуброзыска без труда установил, что его настоящая фамилия Гончарук и он прописан в Москве, в доме 37 по 2-й Мещанской улице. Носицын позвонил в МУР.
Когда «племянник» не солоно хлебавши прибыл в Москву, его встретил на вокзале наш агент, который