Конец конца Земли

Второй путь – беречь природу, допуская, что людям, возможно, придется за это заплатить, – рождал бы больше сомнений морального порядка, имей природа сегодня, как некогда в прошлом, преимущество. Но мы живем в антропоцене – в мире, который все больше становится миром нашего изготовления. Под конец главы об этике Джеймисон ставит вопрос: хорошо или плохо, что девственный Манхэттен 1630 года, густо поросший лесом, богатый рыбой и птицами, превратился в нынешний – в Манхэттен Хай-Лайна и Метрополитен-музея? Разные люди ответят по-разному. Но суть дела в том, что перемена произошла и необратима, как необратимо глобальное потепление. Мы унаследовали мир, где есть хорошее и плохое, и потомкам передадим в наследство преобразованный мир, где хорошее и плохое сложатся в иную картину. Мы всегда были не только универсальными грабителями и разрушителями, но и блестящими приспособленцами; климатические изменения – все та же история, но написанная крупными буквами. Угроз самому существованию нашего вида, сотворенных им самим, всего две: ядерная война и генетически модифицированные микроорганизмы.

Подлинно новая история – в том, что из-за нас в окружающем мире происходит массовое вымирание. Не всех заботит судьба диких животных, но у тех, для кого они незаменимое, не измеримое деньгами достояние, есть ясный этический аргумент в их защиту – тот же самый, что приводит Рейчел Карсон в «Безмолвной весне» – в книге, положившей начало современному энвиронментализму. Карсон не обходит молчанием опасности загрязнения среды для людей, но моральная сердцевина книги неявно содержится в ее названии: мы и правда согласны на то, чтобы в мире не стало птиц? Нынешнее углеродное загрязнение намного опасней, чем ДДТ, и климатические изменения, возможно, действительно, как утверждает Национальное Одюбоновское общество, представляют главную долгосрочную угрозу птицам. Но я знаю, что мы не сможем предотвратить глобальное потепление заменой лампочек. И я все-таки хочу что-то делать.

В фильме «Энни Холл», когда юный Элви Сингер перестает делать домашние задания, мать ведет его к психиатру. Элви, как выясняется, прочел, что Вселенная расширяется и, несомненно, когда-нибудь совсем развалится, поэтому какой смысл делать уроки? Сходным образом на фоне грандиозных глобальных проблем и грандиозных глобальных лечебных мероприятий природоохранные действия меньшего масштаба могут показаться бессмысленными. Но мать Элви его довод решительно отвергла. «Ты же здесь, в Бруклине! – заявила она. – Бруклин никуда не расширяется!» Все зависит от того, что мы разумеем под смыслом.

У климатических изменений много общих качеств с экономической системой, которая их ускоряет. Подобно капитализму, они транснациональны, непредсказуемо взрывчаты, склонны к экспоненциальному росту, вездесущи. Им нипочем сопротивление отдельной личности, они порождают крупно выигравших и крупно проигравших и предрасположены к распространению глобальной монокультуры – к уничтожению различий на видовом уровне, к монокультуре повестки дня на институциональном уровне. Они, кроме того, хорошо спелись с индустрией высоких технологий, подталкивая к мысли, что только им, высоким технологиям, через посредство таких эффективных нововведений, как Uber, или благодаря какому-нибудь мастерскому геоинженерному удару под силу решить проблему парниковых газов. Как нарратив климатические изменения почти так же просты, как гипотеза эффективного рынка. Историю можно рассказать, уложившись в сто сорок знаков: мы извлекаем из земли углерод и отправляем в атмосферу углекислый газ, и если мы не прекратим этим заниматься, нам будет херово.