Конец лета

Для поднятия боевого духа мы снова стали петь, устроив состязание — кто помнит больше слов. Мы спели «Дорогу на острова», «К западу, домой» и «Пойдем со мной». Последняя песня как нельзя лучше годилась для походного марша. А затем тропа, по которой мы шли, круто взвилась вверх по склону огромной горы и мы перестали петь, потому что нам и без того не хватало дыхания. Земля была густо изрыта старыми корнями вереска и оказалась очень рыхлой, с каждым шагом мы проваливались в грязь. У меня начали болеть ноги и спина; я чувствовала, что задыхаюсь. Хотя я ставила себе цель, что дойду до следующей вершины, за ней всегда оказывалась еще одна, и еще. Я совсем приуныла.

А затем, как раз в тот момент, когда я готова была окончательно отчаяться и оставить всякую надежду куда-либо дойти, перед нами появилась отвесная скала в форме черного клыка. Ее зазубренный кончик разрывал синеву неба, а далеко внизу лежала узкая коричневая долина.

Я остановилась и, показав на эту скалу, спросила:

— Синклер, что это?

— Пик Дьявола.

У него была карта. Мы сели, развернули ее и расправили против ветра. На ней мы идентифицировали окружавшие нас горные вершины. Бен-Вроттен, Керн-Тоул, Бен-Макдуи и длинный хребет, который вел к Кернгормскому плато.

— А эта долина?

— Глен-Ди.

— А маленький ручей?

— Маленький ручей, как ты выразилась, это и есть сама могучая река Ди. В своих истоках, конечно.

Мне и в самом деле казалось странным, что этот скромный поток и великая река, которую мы видели утром, — одно и то же.

Мы съели немного шоколада и снова пустились в путь, на этот раз, слава богу, вниз под гору. Теперь мы вышли на длинную тропу, которая вела к самому Лейриг-Гру. Тропа извивалась впереди нас небрежной белой лентой через коричневую траву и отлого поднималась к далекой точке на горизонте, где горы и небо, казалось, встречались. Мы шли, и Пик Дьявола возвышался впереди нас, а затем над нами, и в конце концов остался позади. Мы были одни — совершенно, абсолютно одни. Нам не встречались ни кролики, ни зайцы, ни олени, ни куропатки, ни орлы — ни одно живое существо. Ничто не нарушало тишину, только мерные звуки наших шагов и насвистывание Синклера.

Много сельди и еды,
Много торфа и воды,
Много шумной детворы —
Вот наш тост для Мэри!

Внезапно я увидела дом — это была каменная лачуга, приютившаяся у подножия холма на противоположном берегу реки.

— Что это там? — спросила я.

— Там укрываются альпинисты или обычные туристы, как мы с тобой, когда погода портится.

— Как у нас со временем?

— Пока успеваем, — ответил Синклер.

Еще какое-то время я шла молча, а потом призналась ему:

— Я проголодалась.

Синклер посмотрел на меня через плечо и улыбнулся.

— Вот дойдем до той лачуги, — пообещал он, — и поедим.

Чуть позже мы лежали, растянувшись на густой траве. Синклер вместо подушки положил под голову свой свитер, а я легла затылком ему на живот. Я смотрела в пустое синее небо и думала, что быть двоюродными родственниками довольно странно — время от времени мы были близки, как родные брат с сестрой, но порой между нами чувствовалось какое-то напряжение. Наверно, это потому, что мы уже не дети… Потому, что Синклер казался мне необычайно привлекательным, — и все же это не полностью объясняло то инстинктивное отчуждение, которое я испытывала, словно где-то в подсознании у меня прозвенел тревожный звоночек.

Муха, или мошка, в общем какой-то жучок сел на мое лицо, и я смахнула его. Насекомое, отлетев, через несколько мгновений приземлилось на меня снова. Я сказала:

— Черт тебя побери!

— Черт побери кого? — послышался сонный голос Синклера.

— Да муху.

— Где?

— На носу у меня.

Он опустил руку, чтобы отогнать муху. Его пальцы легли на мой подбородок и остались там.

— Если мы уснем, — пробормотал он, — то разбудит нас Гибсон и вся команда спасателей в полном сборе, которые не преминут прочесать тропу, чтобы найти нас.

— Мы не уснем.

— Почему ты так уверена?

Я не ответила; я не могла сказать ему о своем внутреннем напряжении, о том, как что-то сжималось у меня в животе от прикосновения его руки… Я не понимала, что именно было тому причиной — сексуальное желание или страх? Страх — это слово казалось совсем неприменимо к Синклеру, но теперь в подсознании у меня всплыл разговор, который я услышала ночью, и мои мысли снова устремились в это русло и закрутились, как собака над старой и безвкусной костью. Я сказала себе, что мне непременно следовало поговорить с бабушкой сегодня утром, прежде чем уезжать. Одного взгляда на ее лицо мне было бы достаточно, чтобы понять истинное положение дел. Но бабушка так и не спустилась в гостиную до нашего отъезда, а раз она спала, то я не хотела ее будить.

Я нервно вздрогнула, и Синклер спросил:

— В чем дело? Ты как натянутая струна. Тебя, должно быть, что-то мучает. Какое-то тайное переживание или, может, чувство вины?

— Из-за чего же мне чувствовать себя виноватой?

— Это ты мне расскажи. Вероятно, из-за того, что ты бросила папочку?

— Отца? Ты шутишь.