Конец Монплезира

Как только Марина оттянула на себя железным голосом вскрикнувшую дверь, на нее одновременно с дневным ослепительным воздухом упал скрипучий и хриплый, почему-то отчасти конский шум толпы. Человеческие ноги, к которым она поднималась по шершавым скошенным ступеням, несколько пятились, заплетаясь в венок. Когда же Марина оказалась наверху и вступила в человеческий круг, прямо ей в лицо с угрожающим шелестом, щелканьем, механическим клекотом полетели те самые призрачные птицы, что всегда вылетают из фотоаппаратов, когда фотограф нажимает на кнопку. Пригибаясь под этим атакующим плеском (острое крыло плашмя скользнуло по щеке, другая тварь, невесомая, будто комок сухого бурьяна, запуталась коготками в растрепанных волосах), Марина заслонилась от корреспондентов вскинутой ладонью, как однажды видела в каком-то журнале про знаменитостей. «Когда ваша структура рассчитается с агитаторами?» — «Был ли запланирован заранее обман избирателей?» — «Вам удалось связаться по телефону с депутатом Кругалем?» Вопросы, выкрикиваемые на разные голоса, сопровождались выдвижением мохнатых и губчатых микрофонов, а из самого большого фотоаппарата, размером с ходики, то и дело выбрасывалась на пружине яйцевидная, вроде «Киндерсюрприза», икающая кукушка. «Сегодня денег не будет, это точно. Дальше не знаю», — произнесла Марина осипшим, как бы спеленутым голосом в ближайший микрофон, чувствуя, что за спиной у нее пустеет, и значит, женщины успевают смешаться под шумок с обманутыми избирателями, стоящими плотной гармошкой, словно и их построили для коллективного снимка. «Что вы думаете о возможном пересмотре результатов выборов?» — вылез плечом из тесноты главная гордость студии «АРМ-ТУ», ухоженный мальчик с дивными, словно маслом напитанными ресницами и прекрасными руками прирожденного карманника. «Выборы состоялись», — твердо ответила Марина смутному прежнему знакомому, краем уха слыша, как за спинами прессы агитаторы пытаются скандировать, плохо собираясь голосами, неразборчивый лозунг — но лозунг, путаясь в лишних слогах, никак не раскачивается. «Все, снято!» — заорал, делая пухлой рукой энергичные отмашки, толстый режиссер неопределенной студийной принадлежности, одетый, как всегда, в короткую стеганую курточку, придающую режиссеру сходство с гроздью синих воздушных шариков, и, судя по изжеванной спичке во рту, как всегда, бросающий курить. Сразу пресса поредела, и Марина, оглянувшись, увидала у серой хрущобной стены, под самыми балконами, напоминающими более всего висячие собачьи будки, спасительную узкую тропинку. Ее никто не задерживал, и она заспешила, спотыкаясь о ржавые, подвязанные проволоками водосточные трубы и пугая приседающих широкозадых мурок, явных родственниц той, что валялась, оскалив протухшие зубки, в оконном колодце; она не могла отделаться от впечатления, будто у художника, проводившего ее тяжелым и словно бы незрячим взглядом, высунулся из рукава ухмыльнувшийся нож.

* * *

Профессор же Шишков в своем большом, водянисто освещенном кабинете, переговорив со штабом, подошел к окну. Внизу, на учрежденческом крыльце, покрытом, будто муравьями, цепочками мелких следов, все еще топтался маленький пикетик, задирающий повыше беленький плакатик. Эти упорные люди никак не желали уходить: охранники, время от времени пытавшиеся согнать манифестантов хотя бы с крыльца, добивались только того, что выставка огородных пугал перед гнездилищем крупного и среднего бизнеса становилась предметом внимания всех этажей. Профессор полагал (хотя какой-то холодок мешал поверить в это полностью), что проблема с агитаторами рассосется сама собой через неделю, максимум через десять дней. Опять, как и сегодня утром, как за полчаса до звонка милейшей Марины Борисовны, профессор лирически подумал, что мог бы в принципе ради возврата долга продать свою свежеотстроенную дачку под шершавой, с седловиной и могучей конской гривой, дедовской березой, где летом так славно естся с грядки первый колючий и ломкий огурчик, и за огородом мреет округлое, словно налитое выше кромки озерцо, которое, кажется, страшно тронуть пальцем, чтобы не повредить его нежнейшую сияющую пленку, — а в сырую мягкую погоду просто замечательно читать на шепчущей веранде, поглядывая сквозь марлю теплого дождя на недалекий, светлой тенью проступающий лесок.