Конец нового дома

Леонид Воробьев КОНЕЦ НОВОГО ДОМА Рассказы

КОНЕЦ НОВОГО ДОМА

Уже подходила пора сплошного листопада и туманной сеяни грибных дождичков. Днем было еще жарковато, зато к вечеру в лощинах у дороги закурился над болотцами, поросшими осокой, туман, и холодом потянуло из низин. Солнце упало за частокол дальних ельников и подсвечивало оттуда края западных облаков. Предстояло провести холодную ночь на открытом воздухе, и поневоле приходилось убыстрять шаги.

От маленького поселка лесорубов Прятки, получившего название свое от извилистой речки, прячущейся в густых зарослях ивняка, ольхи и болотных дудок, до городка Снегова, куда я направлялся, было чуть более семидесяти километров. Сначала я намеревался идти большаком и заночевать на середине пути в какой-нибудь деревушке, которые отстоят тут друг от друга на пять-шесть километров, но передумал и, свернув на проселок, стал через перелески выбираться на Ломенгу.

Ломенга в этих местах не так широка. Это уже в низовье разливается она в полноводную реку, чтобы вплеснуть ледяные струи лесных речек и рек, впадающих в нее, в необъятную ширь Волги. А здесь Ломенга тиха, спокойна, но довольно глубока. Стальная лента ее широкой просекой прошла сквозь частые перелески, пролагая прямой путь с северных водораздельных увалов к югу.

К Ломенге я шел без всякой определенной уверенности: катер, моторная лодка даже простая рыбачья лодчонка в это время здесь были редкостью. И все же я надеялся на счастливую случайность. Действительно, было гораздо лучше дремать на корме лодки, зная, что каждую минуту ты на несколько десятков метров приближаешься к дому, чем ворочаться на чьем-нибудь сеновале и думать, что впереди около сорока километров дороги..

«В крайнем случае разожгу костер и переночую на берегу, — раздумывал я. — Три лишних километра — куда ни шло. Зато вдруг удача!..»

В перелесках еще сохранилось дневное тепло. Под ногами похрустывала подсыхавшая трава, иногда шуршали и первые опавшие листья. Растертые в ладонях, они пахли почему-то свежими щами из крапивы и щавеля. Какой-то шальной тетерев, не сообразуясь со временем, вдруг начал бормотать совсем неподалеку. От этого в лесу стало словно еще тише. Тетерев побормотал и замолк, и уже думалось, что это прокатилась где-то по камешнику струйка родниковой воды.

Наконец деревья разбежались по сторонам, началась болотистая низинка, ноги увязали, и в лицо ударила волна речной свежести. Открылась Ломенга, гладь которой поблизости еще играла теплыми красками, а дальше, к северу, казалась темной и неподвижной. Я сбросил с плеч на землю надоевший рюкзак, снял ружье, спугнув шумом и резкими движениями кулика, который сорвался с закрайки маленького заливчика и пронесся над водой, исчезнув на противоположном берегу. Пора было разводить костер. В рюкзаке у меня, помимо прочих предметов, лежало несколько крупных сорьезов, тщательно переложенных травой. Сорьез — рыба капризная и в ловле и в переноске. Я не надеялся донести свой улов до дому и решил вознаградить себя за предстоящую неуютную ночевку превосходной ухой.

И вдруг вдали над темной поверхностью Ломенги, как раз посреди нее, замерцал огонек. Неяркий вначале, он, по мере того как темнело, становился все светлей и светлой. «Катер!» — мелькнула у меня радостная мысль, и я побежал вниз по течению реки, к тому месту, где, как мне казалось, удобней всего можно было окликнуть плывущих на катере и где катеру можно было подойти к берегу. Я спешил, учитывая скорость катера и скорость течения, боясь, что не успею добежать и останусь незамеченным. Однако, обернувшись, я увидел, что огонек только чуть-чуть изменил положение относительно берегов реки. Кроме того, не слышно было шума мотора.

«Лодка с фонарем, — догадался я, — а может быть, со смольем: рыбу колют».

Немало пришлось постоять мне, прежде чем огонек приблизился настолько, что стало ясно: это костер на плоту. В наступивших сумерках еще довольно хорошо различалась черная масса плота, о которую ударялись струи воды. Двое людей сидели у костра, одна темная фигура возилась на конце плота, очевидно, у рулевого весла. Плот не был похож на обычные, гоняемые по Ломенге одним или двумя плотогонами: отличался меньшими размерами и своеобразной формой. «Кажется, не в один раз связан», — подумал я и загорланил:

— Эгей! На плоту!

Эхо от окрика метнулось вверх но реке и заглохло в перелесках. В ответ с плота раздался сипловатый стариковский голос, негромкий, но отчетливый:

— Ну… чего вопишь?

Я начал длинно объяснять, куда я иду и что мне нужно. Плот поравнялся с тем выступом берега, на котором я стоял, и прошел мимо.

— Иди ниже. Там схватимся.

Метров через пятьдесят плот нехотя приблизился к берегу. Старик, высоченный, худой, стоящий на краю плота на прямых, палкообразных ногах, ловко задел багром за выступ берега и крикнул:

— Прыгай!

Я тяжело прыгнул на плот, качнув его. Старик выдернул багор и отдал приказание через плечо:

— Юрей! Отваливай на середку.