Конец одиночества

Вот уже два года они с Альвой жили не в Люцерне, а в небольшой горной деревушке Эйгентал у подножия Пилатуса[30]. Местность была сельская, кроме нескольких фермеров и коренных жителей, наверху почти никто не жил, большинство гостиниц казались необитаемыми. Издалека доносился мелодичный гудок почтовой машины.

Мы подъехали к обширному участку, окруженному подгнившим деревянным забором. Само шале представляло собой громадное строение с каменным фундаментом, верхний этаж, крытый гонтом, был деревянным. За домом раскинулся сад и лужайка, затянутая тонкой корочкой льда. Уединенный приют, по-видимому всегда существовавший обособленно от остального мира. Я сложил свои вещи в гостевой комнате и на минутку задумался, зачем меня сюда занесло.

На ужин мы ели раклет, картошку и пили белое вино. Граммофон на камине играл джаз.

– «Time Further out»[31], – сказал я. – И вы ужинаете под такую музыку?

Романов обрадовался:

– Иногда. Вам нравится?

– Моей матери очень нравился Брубек[32].

– Я слышал Дейва в Сан-Франциско живьем. Очень общительный человек. Однажды после какого-то шоу мы вместе очутились в одном баре и проговорили несколько часов.

Альва взглянула на меня и сказала:

– Надо сказать, что Саша в шестидесятые годы был его преданным поклонником, ездил за ним, где бы он ни давал концерты. И как-то раз Брубек над ним сжалился и пять минут с ним поговорил.

Альва весело погладила Романова по руке. Мне было больно видеть, как они по-свойски переглянулись, как ей нравилась его манера, его затаенная усмешка, как будто он единственный из присутствующих заметил что-то забавное, но, никому не сказав, оставил это про себя. Я представил себе счастливые годы, которые она, по-видимому, с ним провела. Как сначала она держалась, наверное, неприступно, а потом оттаяла. Раньше она часто давала мне почитать книжки Романова. Отдельные места в них были подчеркнуты, в них шла речь о смерти его отца или о мучительном страхе, что ему не суждено ощутить счастье. Она по-прежнему восхищалась им, мне это было отчетливо видно.

– По пути сюда я еще раз перечитал ваше «Несгибаемое сердце». Наряду со «Снегами Килиманджаро» Хемингуэя это лучший рассказ из всех, какие я знаю.

– Спасибо, но он несколько переоценен. – Романов поперчил свой сыр. – Знаете, мне было двадцать лет, когда я его написал. С тех пор прошло более… Словом, это было очень давно. Рассказ неаккуратен, в нем чувствуется кич, у него масса недостатков.

– Меня он затронул.

Романов взглянул на Альву:

– Сколько ты ему заплатила, чтобы он это сказал?

– На наших счетах сейчас пусто.

Как тогда на вокзале, он протянул мне руку:

– Благодарю вас, Жюль, за эти слова.

После ужина мы сидели в гостиной. Все выпили лишнего. Щеки Романова разрумянились от вина. Придя в хорошее настроение, он рассказал нам, что очень точно представляет, как выглядит его душа:

– Величиной она около двадцати пяти сантиметров в диаметре и держится где-то на уровне груди. Она отсвечивает серебристо-серым цветом, а когда тронешь ее, то кажется, что касаешься тончайшего бархата, прежде чем рука проходит сквозь нее, как сквозь воздух.

Потом он рассказал о своей дружбе с Набоковым и о поездке в Китай:

– Я был тогда в вашем возрасте и каждый вечер ходил с друзьями в нелегальное казино в Макао. – Романов отставил в сторону свой бокал, чтобы жестикулировать обеими руками. – Царила восхитительная атмосфера преступного мира, слышались недвусмысленные предложения, ты флиртовал и беседовал с бандитами и сомнительными дельцами. В первый вечер мои друзья захотели играть на автоматах, я же выбрал рулетку, и мы договорились встретиться ровно в полночь в обменной комнате. Мне сопутствует удача новичка, и я выигрываю за несколько часов две тысячи долларов. По тем временам – огромная сумма. Ровно в полночь я в условленном месте ожидаю друзей, но их еще нет. – Романов отпил из бокала. – Я жду. И вдруг замечаю нечто невероятное: за одним из столов уже в двадцать третий раз подряд выпадает красное. Ну, думаю, вот он, идеальный момент. Итак, я ставлю сто долларов на черное. Никакого риска. Выпадает красное. Я еще раз ставлю сто долларов на черное. И снова, в двадцать пятый раз, выпадает красное. Чтобы вернуть свои деньги, я ставлю на черное двести долларов. Опять красное. Теперь мне уже надо поставить четыреста долларов. Опять ничего. Восемьсот долларов. Красное. Тут приходят мои друзья. Я беру у них взаймы денег и ставлю две тысячи на черное. Но и в двадцать девятый раз выпадает красное. Когда я, разоренный, выхожу из казино, то вдогонку себе успеваю услышать, как крупье объявляет: «Черное».

Анекдот не слишком выдающийся, но Романов рассказал его так мастерски, что в конце невозможно было не рассмеяться.

Он достал из серебряного портсигара сигарету:

– Покурить на сон грядущий. Не хотите?

Я с благодарностью отказался и залюбовался, с каким наслаждением он выдувает в потолок струйку дыма, сколько удовольствия он способен извлекать из этого простого процесса.

– Альва говорит, вы с ней знакомы с детства?

– Да, это так.