Конец одиночества

Позже я стоял один перед панорамным окном в гостиной, наблюдая, как на дворе темнеет. Поначалу ночи в шале действовали на меня тревожно. Смеющиеся африканские маски на стенах, казалось, наполнялись призрачной жизнью, оленьи головы и другие охотничьи трофеи не сводили с тебя глаз, а выглянув в окно, ты часто видел только какие-то потусторонние сумерки над долиной, которые сменялись затем черным Ничто. Иногда по нескольку дней мы не видели ни одной живой души, и тогда возникало чувство, что тут, на горе, не осталось никого, кроме нас. Только звуки цивилизации возвращали к действительности: побулькивание воды в отопительных батареях или засвистевший на плите чайник. Наши будни текли монотонно и странно, и скоро я понял, что мы тут живем как потерпевшие кораблекрушение и все трое чего-то ждем. И поняв, что именно, я испугался.

* * *

В один из таких вечеров мне снова вспомнилась та странная сцена, которую я с юности вытеснял на задворки сознания. Мы только что посмотрели в репертуарном кинотеатре фильм Билли Уайлдера[33] и, очутившись в городе, пошли поесть в ресторан. Романов, не любивший показываться на людях, в виде исключения был с нами. По пути домой он рассказал нам, как социолог Макс Вебер[34] поссорился со своим отцом и тот вскоре после этого умер. Они не успели помириться, и Вебер после смерти отца превратился в развалину с совершенно разрушенными нервами.

– Он был вынужден уйти с преподавательской работы, – сказал Романов. – В результате случившегося он даже лишился речи.

– Из-за одной этой ссоры? – спросил я.

– Наверное, тут было много причин, но мне кажется, он так и не смог пережить того, что примирение с отцом стало невозможно. Это разрушало его изнутри. Жена Вебера говорила об этом, что какое-то исчадие зла из бессознательных темных глубин запускает свои когти в ее мужа.

Дома в шале, когда Романов ушел к себе наверх, Альва поставила альбом Ника Дрейка.

– В Мюнхене после нашей последней встречи я его часто слушала, – сказала она с серванта, закрывая книгу. – Я тогда была уверена, что больше мы не увидимся.

Альва любила усаживаться дома в самых неподходящих местах.

– Иногда я слышу, как ты наверху разговариваешь с Сашей, и не могу поверить, что ты действительно здесь. Быть с тобой, разговаривать, вместе слушать музыку – это составляло когда-то важную часть моей жизни, но в последние годы мне часто казалось, что это был только сон. Как будто на самом деле ничего не было. А теперь вдруг кажется, что все это было только вчера.

– Это потому, что мы слушаем ту же музыку, что тогда. Время течет не линейно, так же как и воспоминания. Ты всегда вспоминаешь то, что тебе в данный момент эмоционально близко. В сочельник всегда кажется, что прошлое Рождество было только что, хотя в действительности после него прошло двенадцать месяцев. Зато лето, которое по времени на шесть месяцев ближе, ощущается чем-то более далеким. Воспоминания о том, что эмоционально схоже с настоящим, приходят квазиукороченным путем. Вот…

Я начертил это на бумаге и показал ей:

– Так-так. Вот, значит, о каких вещах ты размышляешь.

Я взял трость Романова и прошел с ней несколько шагов по комнате. Альва подошла и просто забрала ее у меня.

– И ты теперь с ней ходишь? – Она провела рукой по полированному красному дереву.

– Отдай мне палку, она мне нужна!

Она засмеялась:

– Нет!

Негромко заворчал гром. В горах начиналась гроза, то и дело над вершинами вспыхивали молнии, озаряя ночь светом. Тем уютнее и укромнее было дома в то время, как над деревьями свистел ветер, теребя ветки.

Альва подошла поближе:

– Как случилось, что ты тогда действительно перестал фотографировать?

– Когда я фотографировал, мне всегда казалось, что это приближает меня к отцу. Но потом я понял, что это не так. – Меня бросило в жар. – Но начал я, во всяком случае, потому, что мне просто…

Она еще на один шаг приблизилась ко мне:

– Просто – что?

Перед глазами у меня всплыла позабытая, казалось бы, сцена: такси, удаляющееся в ночном свете уличных фонарей и заворачивающее за угол. Я хотел еще крикнуть ему что-то вдогонку, что-то важное, но не смог.

В смятении я посмотрел на Альву. Сказать ли ей то, о чем я только догадывался и в чем едва смел признаться самому себе? Что я по причине бессознательного чувства вины напрасно растратил свои лучшие годы: из-за него меня нечаянно занесло не на тот факультет и потому же я снова взялся за камеру? Что все эти годы я запрещал себе писать, хотя это было мое любимое занятие?

– Я расскажу тебе это в другой раз.

– В другой раз, в другой раз, – сказала Альва довольно соблазнительно, и моя рука вдруг бездумно схватилась за ее локоть. Рука, словно обретя собственную волю, перебирая пальцами, добралась по ее плечу до щеки. Еще полшажка в ее сторону, и мой подбородок соприкоснулся с ее лбом. Я посмотрел на нее сверху, она на меня снизу, на миг заколебавшись. Она взяла мою руку в свою. Но в тот же миг она сделала шаг назад, ткнула меня тростью в живот и пожелала спокойной ночи.

* * *