Конец одной любовной связи

Генри думает поехать весной за границу, только не знает — куда, на Луару или в Германию, у него там доклад о том, как вели себя немцы во время бомбежек. Хоть бы весна не пришла! Как бы я этого хотела! Ну вот, опять — «хочу», «не хочу»… Если б я любила Тебя, я бы сумела любить Генри. Ты же стал человеком — и Генри с его близорукостью, и Ричардом с пятнами, не только Морисом. Если бы я любила прокаженных, я ведь сумела бы любить скучных, правда? Да что там, я бы убежала от прокаженного, окажись он здесь, как я бегу от Генри! Все мне надо событий. Я возомнила, что выдержу боль от гвоздей, а не могу выдержать карт и справочников! Господи, дорогой, я ни на что не гожусь. Я такая же потаскуха и врунья, как раньше. Убери Ты меня с дороги!

6 февраля 1946

Сегодня было очень плохо у Ричарда. Он говорил мне о том, как противоречат друг другу разные конфессии, а я старалась слушать, но не сумела, и он это заметил. Он вдруг сказал мне:

— Зачем вы сюда ходите? — а я не подумала и сказала:

— Чтобы видеть вас.

— Я думал, вы ходите учиться, — сказал он, и я объяснила, что это я и имела в виду.

Я знала, что он не верит мне, и боялась, что он обидится, рассердится, но он совсем не рассердился. Он встал с кресла и сел рядом, на диван, чистой щекой ко мне. Он сказал:

— Мне очень важно, что вы приходите. — И тут я поняла, что сейчас он будет за мной ухаживать. Он взял мою руку и спросил:

— Я вам не нравлюсь?

— Конечно, нравитесь, — сказала я. — А то бы я тут не была.

— Вы не выйдете за меня замуж? — спросил он, из гордости — так, словно спрашивал, не выпью ли я чаю.

— Генри обидится, — сказала я, стараясь обратить это в шутку. Он спросил:

— Вы ни за что от него не уйдете? — а я сердито подумала: «Если я из-за Мориса не ушла, какого черта уходить из-за вас?»

— Мы с ним женаты.

— Для нас с вами это ничего не значит.

— О нет, значит! — сказала я. — Я верю в Бога. — Надо же когда-нибудь сказать. — Это вы меня научили. Вы с Морисом.

— Я не понял.

— Вы всегда говорили, что священники отняли у вас веру. Бывает и наоборот.

Он посмотрел на свои руки и сказал:

— Мне все равно, во что вы верите. Верьте, во что хотите. Я вас люблю, Сара.

— Простите, — сказала я.

— Я люблю вас сильнее, чем ненавижу веру. Если бы у нас были дети, я бы разрешил вам их портить.

— Ну зачем вы!

— Я небогат. Больше мне нечем вас подкупить.

— Я люблю другого, Ричард.

— Не так уж вы его любите, если связаны этим дурацким обетом.

— Я все делала, чтоб его нарушить, — сказала я. — Ничего не выходит.

— Вы думаете, я дурак? — спросил он.

— Что вы, почему?

— Потому что я жду, чтобы полюбили такого, — он повернулся ко мне больной щекой. — Вы верите в Бога. Это легко. Вы красивая. Вам не на что жаловаться, а мне за что Его любить, если Он дал вот это ребенку?

— Ричард, — сказала я, — дорогой, это совсем не страшно… — и закрыла глаза, и поцеловала пятна. На минутку меня затошнило, я ведь боюсь уродства, а он сидел тихо, не двигался, и я подумала: «Я целую горе, оно — Твое, не то что счастье. Значит, я люблю Тебя». Я почти ощутила вкус железа и соли и подумала: «Какой Ты добрый! Ты бы мог убить нас счастьем, а дал нам быть с Тобой, в горе».

Я почувствовала, что он резко отодвинулся, и открыла глаза. Он сказал:

— Прощайте.

— До свиданья, Ричард, — сказала я.

— Не приходите больше, — сказал он. — Я не вынесу вашей жалости.

— Это не жалость.

— Я дурак.

И я ушла, незачем было оставаться. Я не могла ему сказать, что я ему завидую, ведь он носит знак горя и каждый день видит в зеркале Тебя, а не ту унылую, земную штуку, которую мы зовем красотой.

10 февраля 1946

«Мне надо писать Тебе или с Тобой говорить», — так я начала недавно письмо, и мне стало стыдно, я его порвала, очень глупо Тебе писать, Ты же знаешь все раньше, чем я подумаю. Любила ли я толком Мориса прежде, чем полюбила Тебя? Или Тебя я и любила все время, касалась Тебя, когда касалась его? Могла бы я Тебя коснуться, если бы сперва не коснулась его, как никого не касалась, ни Генри, ни одного человека? И он любил меня, как никого не любил. Меня — или Тебя? Ведь он ненавидел во мне то, что и Ты ненавидишь. Он был на Твоей стороне, но этого не знал. Он хотел, чтобы мы расстались, — и Ты хотел. Он добивался разрыва и злостью, и ревностью, и любовью. Он ведь меня так любил, и я его так любила, что мы все растратили, у нас ничего не осталось, кроме Тебя. Ни у кого из нас. Я ведь могла бы всю жизнь крутить романы с тем — с другим. Но уже тогда, в первый раз, в Паддингтоне, мы растратили все, что у нас было. Ты был там, Ты учил нас не скупиться, как богатого юношу, чтобы когда-нибудь у нас осталась только любовь к Тебе. Но Ты ко мне слишком добр. Когда я прошу боли, Ты даешь мне мир. Дай мир и ему. Дай ему, забери от меня, ему нужнее!

12 февраля 1946