Конец осиного гнезда

— Он по-нашему, по-русски, здорово говорит, — пояснил Фома Филимонович.

— Так, так… — заметил я, слушая старика. Такой оборот дела мне не особенно нравился. В лице Штейна появилась определенная угроза. — Продолжай, отец…

Фома Филимонович рассказал, что Штейн завел на Опытной станции новые порядки. Если раньше она охранялась одним караульным у входа, то теперь установлен еще и внутренний пост, во дворе. Кроме того, Штейн завел овчарок.

— Злые, как черти! — говорил Кольчугин. — Признают только проводника своего да повара. Но ко мне мало-помалу принюхались. Не гавкают уже и не кидаются. А первые дни — страсть одна! Так и наскакивают. Я их мясцом приманиваю. Их держат полуголодными, а я нет-нет, да и подброшу кусок. Поначалу рычали, скалились и мясо не брали. Должно, так приучены. А потом пообвыклись.

— Значит, Штейн — человек опасный? — уточнил я.

Фома Филимонович махнул рукой.

— Какой это человек! У него желчь одна и злоба. Разве может человек обидеть бессловесное существо? — И Фома Филимонович рассказал случай, дополнивший характеристику Штейна.

Как-то Штейн ездил куда-то верхом и вернулся домой на взмыленной лошади. Она хромала на заднюю ногу, и Кольчугин сразу подметил, что у лошади повреждено сухожилие. Когда Штейн надавил на больное место, конь вздрогнул, бросился в сторону и задел копытом ногу Штейна. Тот выругался, вытащил пистолет и выпалил два раза сряду коню в ухо.

— Вот он какой подлец! — заключил старик. — Бессловесную скотину, коня, расстрелял. Бешеный!

— Да-а… — протянул я. — Видно, трудный характер у нового помощника Гюберта. Чем же еще он отличился?

— А он, что ни день, то и отличается. Как-то дал зуботычину Похитуну. Повстречал его пьяного в столовой и так запросто сунул ему в зубы. Вот уж проклинал его после Похитун. Боже ты мой!. Он такую затаил против него злобу, что слопать готов с потрохами. И еще Штейн придумал штуку: два раза в неделю, как по расписанию, солдат и проводник берут самую здоровую овчарку, Спрутом ее звать, и марш в лес… Часа по четыре, по пять болтаются в лесу и прочесывают всю округу.

— И что-нибудь получается?

— Ничегошеньки. Один раз пожилую бабу задержали с лукошком, в другой — напоролись на подростков. Подростков пороли шомполами.

Рассказал Фома Филимонович и еще одну подробность. В апреле на станции появился молодой парень, белорус, по имени Тарас. Он прожил на станции около месяца. С ним занимались Раух и Похитун. А перед самым маем Гюберт вернулся из города, вызвал к себе Тараса и так исколотил его, что парня на руках вынесли из его кабинета. Этой же ночью Венцель и Раух вывели Тараса в лес и расстреляли.

— Страшные дела творятся, Кондрат! — сказал Фома Филимонович. — Лежишь ночью в своей дыре, а в голову лезет всякая дурь. Выведут так же вот в лес — и будь здоров!

— До этого еще далеко, — заметил я. — Да и мы постараемся не допустить этого. Теперь послушайте, что я вам скажу.

Я изложил друзьям суть задания, с которым прибыл, и задачи на ближайшие дни.

— Ой, беда с тобой, Кондрат! — проговорил Фома Филимонович, когда я окончил. — Помереть спокойно не дашь!. Все планы плануешь. Что ж заварили кашу — придется расхлебывать. Хм… А каша, душа моя, крутенькая получилась. До того крутенькая, что и ложкой не провернешь.

Я предложил Фоме Филимоновичу по-новому приглядеться к Опытной станции, рассмотреть и запомнить все так, чтобы можно было начертить ее подробный план. Старик больше не должен появляться на Полюсе недоступности. Это не вызывалось необходимостью и в то же время могло повлечь за собой тяжелые последствия. Он согласился. Мы договорились об очередной встрече и о знаках в лесу на тот случай, если возникнет надобность в срочном свидании.

Я, Криворученко и Логачев проводили Фому Филимоновича до заброшенного зимовья и лишь под вечер вернулись обратно.

38. Семен, Семен…

Четыре дня спустя, рано утром, меня разбудил сдержанный разговор. Я прислушался и услыхал голос Миши Березкина.

— Вот и пойдем вместе, — говорил он. — Я хочу прогуляться с тобой.

— Ты у меня, как хвост у коня, — ответил Семен Криворученко. — Но сегодня я не вижу надобности в совместной прогулке.

— А я вижу, — настаивал Березкин.

— «Я, я»! — передразнил его Семен. — Сиди уж. Может, ты понадобишься Кондратию Филипповичу.

Оба умолкли. Я сообразил, о чем идет речь. Криворученко собирался в лес, чтобы проверить, нет ли сигналов от Фомы Филимоновича.

Я слышал, как одевался Семен, как шуршал он одеждой, не слезая с нар.

— А вот я могу сделать так, что один ты не пойдешь! — объявил Березкин.

Я приподнял голову и увидел Криворученко. Он сидел, свесив ноги, и застегивал ворот гимнастерки.

— Что же ты сделаешь, хотел бы я знать? — сказал он.

— Посмотри на ноги!

Криворученко вытянул босые ноги, пошевелил пальцами и заметил:

— Ну и что? Ноги как ноги…

— Без сапог?

Семен поглядел по сторонам, заглянул под нары, тряхнул чубом и сказал:

— Мишутка, детка! Дай-ка сюда сапоги. И быстренько! А то я зажарю босиком и схвачу насморк. Сам потом жалеть будешь. Ну! Считаю до десяти. Раз… два… три…