Конец осиного гнезда. Это было под Ровно

— Это олухи какие-то, заводные манекены! Шаркать ногами только умеют. Какой там с ними разговор, когда они, кроме «хайль Гитлер», ни черта не понимают!

— Откуда же вам профессора достать? — улыбаясь, отвечал я Николаю Ивановичу.

— Да я сам себе достану настоящих «языков». Вы только разрешите.

— Пожалуйста!

И Николай Иванович придумал ту операцию, о которой я рассказал. Эта операция была особенной. Как указывается в военных учебниках, обыкновенная засада проводится так: притаившись в определенных местах, бойцы ждут появления противника и нападают на него. Ну, а если вам дано открытое шоссе и кругом одни лишь поля, где здесь устроить засаду? Вот почему Николай Иванович решил провести, как он сам сказал, «подвижную засаду» на фурманках.

Чтобы не вызвать ничьих подозрений, он оделся в мундир немецкого офицера, а остальным партизанам придал вид полицейских.

Кузнецов недаром облюбовал красивый «оппель-адмирал». Добыча в этой машине действительно оказалась интересной, «языки» — на самом деле «длинными».

В лагере Кузнецов явился к пленным в форме немецкого лейтенанта. Соблюдая положенный в немецкой армии этикет, он расшаркался перед ними.

— Садитесь, — хмуро предложил галантному лейтенанту майор Гаан, указывая на бревно. Иного сиденья в палатке не было.

— Как вы себя чувствуете? — любезно осведомился Николай Иванович.

Но те были настроены не столь благодушно.

— Скажите, где мы и что все это означает?

— Вы в лагере русских партизан.

— Почему же вы, офицер немецкой армии, оказались в лагере наших врагов?

— Я пришел к выводу, что Гитлер ведет Германию к гибели и все равно войну проиграет, и добровольно перешел к русским. Вам я тоже советую быть откровенными.

Немцы упирались недолго, и у Кузнецова полились с ними частые и длительные беседы. «Собеседники» были квалифицированные, и с ними Николай Иванович мог вполне проверить свое знание немецкого языка. Весьма кстати граф Гаан оказался «земляком» Кузнецова — из Кенигсберга.

При обыске у имперского советника связи Райса была найдена карта грунтовых, шоссейных и железных дорог всей оккупированной Украины. Карта была снабжена подробными описаниями. Кузнецов, изучая карту и описания, натолкнулся на очень важный секрет немцев. В описании указывалось, где проложена трасса бронированного кабеля, связывающего Берлин со ставкой Гитлера на востоке, находившейся недалеко от Винницы.

Кузнецов решил выяснить все поподробнее. Он спросил Гаана:

— Когда проложен подземный кабель?

— Месяц назад.

— Кто его строил?

— Русские военнопленные.

— Как же это вы доверили русским тайну местонахождения ставки Гитлера?

— Их обезопасили.

— Что вы имеете в виду? Их уничтожили? Гаан и Райс молчали.

— Сколько работало военнопленных?

— Двенадцать тысяч.

— И все двенадцать тысяч…

— Но это же гестапо, — пытался оправдаться Гаан. Кузнецов выяснил у пленных все, что было нужно.

Попутно он проверил себя: у них не возникло даже сомнений в том, что он не немец.

Гаана и Райса мы повесили. Иного они не заслуживали.

Можно было уже направить Кузнецова для разведывательной работы прямо в Ровно. Но одно обстоятельство меня беспокоило: иногда во сне Николай Иванович разговаривал по-русски. Этим он мог себя выдать.

Пришлось сказать Кузнецову об этом и посоветовать ему как можно меньше говорить по-русски.

— Если уж захочется, идите к Цессарскому и разговаривайте с ним… по-немецки. Думайте тоже по-немецки…

Кузнецов стремился как можно скорее начать, как он говорил, настоящее дело. Он питал смертельную ненависть к гитлеровцам, хотя говорил об этом мало, так как по природе был сдержанным и даже несколько замкнутым человеком. Но большое и доброе сердце этого человека сказывалось во всем.

Однажды мы с Николаем Ивановичем прогуливались в окрестностях лагеря. День был холодный. Выпал первый снег. Вдруг мы заметили в кустах какое-то живое существо. Мы подошли и увидели мальчика лет семи. Но в каком он был виде! Страшно было на него смотреть.

От рубашки и штанишек остались лишь клочья, и было видно все его худое тело: выпуклые, обтянутые синей кожей ребра, худые ноги. Волосы буквально шевелились от массы вшей. На одной ноге была гноящаяся рана.

Мальчик мутными, почти безжизненными глазами посмотрел на нас и немного съежился.

Я глянул на Николая Ивановича. Он стоял смертельно бледный. Не говоря ни слова, он снял с себя ватную фуфайку, завернул в нее мальчика, бережно взял на руки и быстрыми шагами пошел к лагерю.

Мальчика, как мы потом узнали, звали Пиня. Каким-то чудом он остался жив при расправе, которую учинили фашисты над евреями.

Пиню положили в санитарной палатке. Возвращаясь с разведки, Николай Иванович всегда приходил к мальчику с карманами, полными гостинцев.

— Поправишься — в Москву отошлем, — говорил ему Николай Иванович.

Серебряный тесак

Недалеко от лагеря, у деревни Вороновки, мы подыскали луг, удобный для приема самолетов. Площадка была большая, но ровного места, где мог бы приземлиться самолет, то есть пробежаться и остановиться, было в обрез. От летчика требовалась большая точность, чтобы хорошо посадить самолет.