Конец означает начало

После вторжения СССР в Восточную Польшу англо-французская печать стала изображать дело таким образом, будто Гитлер оказался «пленником Сталина». Она подчёркивала громадность выгод, которые Москва получила за счёт Германии: захват значительной части Польши плюс господство над Восточным побережьем Балтийского моря, плюс открытая дорога на Балканы и т. д. «Разговоры о том, будто Сталин „обманул“ Гитлера своим вторжением в Польшу и своим нажимом на Балтийские страны, совершенно вздорны…— писал по этому поводу Троцкий.— Так как национал-социализм вырос на проповеди войны против Советского Союза, то Сталин не мог, конечно, поверить Гитлеру на честное слово. Переговоры велись в „реалистических“ тонах:

„Ты боишься меня,— говорил Гитлер Сталину.— Ты хочешь гарантий? Возьми их сам“.

И Сталин взял» [608].

Чтобы «взять» Финляндию, оказавшую дипломатическое сопротивление сталинским домогательствам, Сталин вынужден был начать против неё наступательную войну, что, казалось бы, находилось в противоречии с его страхом перед войной. «На самом деле это не так. Кроме планов есть логика положения. Уклоняясь от войны, Сталин пошёл на союз с Гитлером. Чтоб застраховать себя от Гитлера, он захватил ряд опорных баз на балтийском побережье» [609].

Всё это говорит о том, что окончательный счёт между Сталиным и Гитлером ещё не подведён. «Гитлер начал борьбу мирового масштаба. Из этой борьбы Германия выйдет либо хозяином Европы и всех её колоний, либо раздавленной. Обеспечить свою восточную границу накануне такой войны являлось для Гитлера вопросом жизни и смерти. Он заплатил за это Кремлю частями бывшей царской империи. Неужели это дорогая плата?» [610]

Нарушением всех исторических пропорций Троцкий считал бытовавшее в зарубежной печати мнение о том, что новая западная граница СССР навсегда преграждает Гитлеру путь на Восток. «Гитлер разрешает свою задачу по этапам,— писал он.— Сейчас в порядке дня стоит разрушение Великобританской империи. Ради этой цели можно кое-чем поступиться. Путь на Восток предполагает новую большую войну между Германией и СССР. Когда очередь дойдет до неё, то вопрос о том, на какой черте начнётся столкновение, будет иметь второстепенное значение» [611].

Троцкий считал, что на первом этапе мировой войны стратег Гитлер достиг очевидного перевеса над тактиком Сталиным. «Польской кампанией Гитлер привязывает Сталина к своей колеснице, лишает его свободы маневрирования: он компрометирует его и попутно убивает Коминтерн. Никто не скажет, что Гитлер стал коммунистом. Все говорят, что Сталин стал агентом фашизма. Но и ценою унизительного и предательского союза Сталин не купит главного: мира. Ни одной из цивилизованных наций не удается спрятаться от мирового циклона, как бы строги ни были законы о нейтралитете. Меньше всего это удастся Советскому Союзу… И Сталин и Гитлер нарушали ряд договоров. Долго ли продержится договор между ними? Святость союзных обязательств покажется ничтожным предрассудком, когда народы будут корчиться в тучах удушливых газов» [612].

Территориальные захваты Кремля, как подчёркивал Троцкий, не улучшили, а значительно ухудшили международное положение СССР, особенно в свете никем не предвиденных молниеносных побед Гитлера на Западе. «Исчез польский буфер. Завтра исчезнет румынский…— писал Троцкий в июне 1940 года, предвидя усиление германской активности на Балканах.— Победы Германии на Западе — только подготовка грандиозного движения на Восток» [613].

Конечно, Сталин не мог не отдавать себе отчёта в вероломных планах Гитлера и поэтому пытался оставить открытой и другую возможность, помимо сохранения советско-германского союза, всё более дающего Гитлеру односторонние преимущества. Показателем этих сталинских намерений Троцкий считал то, что «Литвинов был показан неожиданно на трибуне Мавзолея Ленина 7 ноября [1939 года]; в юбилейном шествии несли портреты секретаря Коминтерна Димитрова и вождя немецких коммунистов Тельмана». Однако подобные политические жесты относятся «к декоративной стороне политики, а не к её существу. Литвинов, как и демонстративные портреты, нужен был прежде всего для успокоения советских рабочих и Коминтерна. Лишь косвенно Сталин даёт этим понять союзникам, что, при известных условиях, он может пересесть на другого коня. Но только фантазёры могут думать, что поворот внешней политики Кремля стоит в порядке дня. Пока Гитлер силён,— а он очень силён,— Сталин останется его сателлитом» [614].