Конец означает начало

В июне Сильвия поехала в Нью-Йорк. Вслед за ней отправился в Нью-Йорк и «Джексон». Спустя три недели они вернулись в Мексику. Вслед за ними в Мексику выехала Каридад. В конце июля Эйтингон сообщил условным письмом Центру, что у них «всё в порядке» [903].

После возвращения из Нью-Йорка «Джексон» продолжал время от времени посещать виллу Троцкого. Однажды он обратил внимание на то, что рабочие укрепляют наружную стену. «Джексон» спросил Хансена: «Зачем они это делают?» Хансен ответил, что работа производится для того, чтобы обезопасить виллу от возможного следующего налёта. «Джексон» на это заметил: «Это не остановит ГПУ» [904]. В другой раз, говоря с Сильвией о майском налёте, он сказал: «В следующий раз ГПУ использует другой способ» [905].

В июле «Джексон» вновь отправился в Нью-Йорк, где пробыл три недели. После возвращения из этой поездки, как вспоминала Седова, он выглядел крайне нервным и истощённым, его лицо стало бледным и серым. «Его визит в Штаты совершенно изменил его. Несколько вульгарный бонвиван, который раньше казался вполне удовлетворенным своей лёгкой жизнью, внезапно впал в ужасное нервное состояние» [906].

На протяжении нескольких недель, когда «Джексон» посещал виллу, он не вызывал подозрений у Троцкого. Это тем более удивительно, что вскоре после нападения банды Сикейроса Троцкий сказал мексиканскому журналисту Эдуарду Варгасу: «Я буду убит либо одним из тех, кто находится здесь, либо одним из тех, кто имеет доступ в этот дом. Потому, что Сталин не может оставить меня в живых» [907].

Постоянное ожидание нового покушения не ввергло Троцкого в депрессию. Он не раз успокаивал жену, озабоченную теми же мыслями о неизбежности скорой гибели. «Открывая утром или закрывая вечером массивные железные ставни, устроенные нашими друзьями в нашей спальне… Лев Давидович иногда говорил: „Ну, теперь до нас не доберутся никакие Сикейросы“,— вспоминала Н. И. Седова.— А просыпаясь, он приветствовал меня и себя: „Вот нас с вами этой ночью и не убили, а вы всё недовольны“… Один раз после такого „приветствия“ он в раздумьи прибавил: „Да, Наташа, мы получили отсрочку“» [908].

После покушения 24 мая в руководящих органах троцкистской партии США вновь обсуждался вопрос о защите Троцкого. Делегация партийных деятелей посетила Мехико, где на совещании с Троцким было решено принять новые меры по усилению охраны. Высота стены, опоясывающей виллу, была поднята с 10 до 15 футов. В Соединённых Штатах было собрано несколько тысяч долларов для обороны дома. «В тот час, когда смертельный удар был нанесён,— вспоминал Кэннон,— я возвращался поездом из специальной поездки в Миннеаполис. Я отправился туда с целью подбора новых, особо квалифицированных товарищей для охраны в Койоакане» [909].

Лев Давидович был очень тронут подарком, присланным ему друзьями из Лос-Анджелеса после налёта банды Сикейроса — металлическим жилетом, напоминавшим древнюю кольчугу. Он настаивал на том, чтобы этот жилет надевал каждый из охранников, находившихся в данный момент на наиболее ответственном посту.

«После неудачи, которую потерпели наши враги в атаке 24-го мая,— вспоминала Н. И. Седова,— мы твёрдо знали, что Сталин на этом не остановится, и готовились… Знали также, что ГПУ прибегнет к другой форме нападения. Не исключали удара и „одиночки“, подосланного и купленного ГПУ. Но ни кольчуга, ни шлем не могли бы предохранить. Невозможно было эти средства защиты применять изо дня в день, невозможно было превратить свою жизнь только в самозащиту — она теряла в таком случае всякую ценность» [910].

Постоянно висящая над головой опасность побудила Троцкого мобилизовать все свои силы на работу, охватывающую самый широкий круг теоретических и политических проблем. К последним месяцам его жизни, может быть, в особенности относятся слова Джеймса Кэннона: «Он знал, что он обречён, и лихорадочно работал, чтобы оставить нам, а через нас — человечеству всё, что только возможно. В последние одиннадцать лет своего изгнания он приковал себя к письменному столу и работал с такой энергией, с такой настойчивостью, с такой выдержкой, как никто из нас не умеет работать, как только гении умеют работать. Он работал, чтоб излить на бумаге всё богатое содержание своего могучего ума и сохранить это в… письменной форме для нас и для тех, кто придёт после нас» [911].

В доме Троцкого по-прежнему царила интеллектуальная, творческая атмосфера, в которую Троцкий вовлекал всех людей из своего окружения. Как вспоминал один из секретарей Троцкого, «часто в случайном разговоре за обеденным столом всплывал какой-нибудь вопрос, завязывалась дискуссия, и Старик высказывал какие-нибудь новые и свежие взгляды. Почти неизменно замечания, сделанные мимоходом в обеденной беседе, позднее появлялись либо в книге, либо в статье или письме» [912].