Конец означает начало

От небольшого куска Литвы, оставшегося у Германии, последняя после долгих переговоров отказалась в обмен на денежную компенсацию со стороны СССР в размере 7,5 миллиона золотых долларов, или 31,5 миллиона германских марок, что было закреплено в специальном протоколе, подписанном Молотовым и Шуленбургом 10 января 1941 года [259].

В договоре указывалось, что новая граница признаётся окончательной и каждая из договаривающихся сторон производит «в своей зоне» «необходимое государственное переустройство». Причём оба правительства рассматривают это переустройство «исключительно как свою задачу», как «надёжный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами» [260]. Таким образом, в договоре о дружбе и границе не было сказано ни слова о праве польского народа на самостоятельное государственное существование, а «государственное переустройство» на территории бывшего Польского государства рассматривалось исключительно с точки зрения интересов СССР и Германии.

Как вспоминал Риббентроп во время своего второго визита в Москву, который продолжался 3 дня, он «нашёл у Сталина и Молотова ярко выраженный, почти дружеский приём… Когда я стал зондировать возможность более тесного союза, Сталин отвечал: „Я никогда не допущу ослабления Германии!“» [261]

Второй визит Риббентропа прошёл в значительно более тёплой обстановке, чем первый. На сей раз состоялось несколько торжественных церемоний. В Большом театре в честь немецкой делегации был дан балет «Лебединое озеро». На банкете, устроенном в честь Риббентропа, присутствовали не только Сталин и Молотов, как в августе 1939 года, а все члены Политбюро. Советник германского посольства Г. Хильгер рассказывал, что «Сталин был в весьма хорошем расположении духа, и Риббентроп позже не раз повторял: „Я чувствовал себя в Кремле так хорошо, словно находился среди старых национал-социалистических партайгеноссен“» (товарищей по партии) [262]. От проницательного взгляда Хильгера не ускользнул и характер общения Сталина со своими «соратниками». «Я и сейчас очень чётко вспоминаю,— писал он,— о той подобострастной манере, с какой народные комиссары, словно школьники, вскакивали со своих мест, лишь только Сталин изволил адресовать им вопросы. На всех беседах, на которых присутствовал Сталин, Молотов был единственным, кроме Ворошилова, кто говорил со Сталиным как с товарищем. И всё-таки обращало на себя внимание то, как глядел он на Сталина, как счастлив был служить ему» [263].

Вспоминая о том же банкете, Молотов рассказывал Чуеву: «Мне приходилось поднимать тост за Гитлера как руководителя Германии… Они поднимали тост за Сталина, я — за Гитлера. В узком кругу. Это же дипломатия». Когда же Молотов предоставил слово Сталину, тот неожиданно предложил тост «за нашего наркома сообщения Лазаря Кагановича», который сидел через кресло от Риббентропа. «И Риббентропу пришлось выпить за меня!» — рассказывал Каганович Чуеву, умилённо говоря о Сталине, заставившем нацистских бонз выпить тост за здоровье еврея, допущенного к торжественному столу [264].

В дневниковой записи от 5 октября Розенберг отмечал, что особенное впечатление на него произвёл рассказ Риббентропа о том, что на банкете «Сталин произнёс здравицу не только в честь фюрера, но и в честь Гиммлера как гаранта порядка в Германии. Гиммлер уничтожал коммунистов, то есть тех, кто верил в Сталина,— с изумлением писал Розенберг,— а тот — причём без всякой необходимости — провозглашает „Хох“ истребителю тех, кто ему верит! Он — великий человек, говорили Риббентроп и его окружение» [265].

Перед отъездом из Москвы Риббентроп сделал следующее заявление сотруднику ТАСС: «1. Германо-советская дружба теперь установлена окончательно. 2. Обе страны никогда не допустят вмешательства третьих держав в восточно-европейские вопросы. 3. Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную борьбу против Германии. 4. Если, однако, в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это».

Отметив, что на переговорах было подписано совместное советско-германское заявление и достигнуто соглашение об «обширной экономической программе, которое принесёт выгоду обеим державам», Риббентроп завершил своё обращение следующими словами: «Переговоры происходили в особенно дружественной и великолепной атмосфере. Однако прежде всего я хотел бы отметить исключительно сердечный приём, оказанный мне Советским правительством, и в особенности гг. Сталиным и Молотовым» [266].