Конец парада. Том 1. Каждому свое

«Ну вот и кончилась еще одна сказка», — подумалось ей. Со стороны казалось, что история их с Титженсом любви была довольно бессобытийной. Она началась ни с того ни с сего и закончилась ничем. Но у нее внутри это чувство постоянно менялось. Благодаря двум женщинам! Раньше, до ссоры с миссис Дюшемен, ей казалось, что других девушек куда меньше заботит тема интимной близости, чем ее саму. За те несколько месяцев, что она проработала служанкой, она успела привыкнуть к мысли о том, что этот самый аспект отношений между мужчиной и женщиной неприятен и омерзителен, хотя за это время она получила о нем некое представление, и потому он уже не манил ее своей таинственностью, как это бывает с многими девушками.

Ее убеждения касательно нравственной стороны этой близости были вполне оппортунистскими, и она знала это. Будучи воспитанной в среде «продвинутой» молодежи, она, если бы ее вынудили публично провозгласить свои взгляды, из преданности своим товарищам заявила бы, что ни мораль, ни какие-либо этические нюансы не имеют никакого отношения к данному вопросу. Как и многие из ее молодых друзей, подпавших под влияние продвинутых учителей и тенденциозных писателей современности, она бы высказалась в защиту сексуальной свободы и раскрепощенности. Но все это было до признания миссис Дюшемен! По правде сказать, сама она не так уж часто задумывалась о таких вещах.

Тем не менее, если дело затрагивало ее личные чувства, она действовала сообразно представлению о том, что бесстыдство и раскрепощенность отвратительны и только целомудрие поможет победить в этой безумной гонке, когда торопишься к финишу, держа в зубах ложку с яйцом, изо всех сил стараясь его не уронить, — такой гонкой ей представлялась жизнь. Валентайн воспитывал отец, который был мудрее, чем казалось, — он привил ей любовь к спорту и понимание того, что телесная ловкость требует целомудрия, трезвости, чистоты и тех разнообразных качеств, которые можно объединить словом «воздержание». Нельзя было, прожив среди прислуги в Илинге — учитывая, что старший сын в семье, которой она прислуживала, был обвиняемым по какому-то невероятно аморальному делу, о чем окружающие, в частности вечно нетрезвая кухарка, отзывались то с сочувствием, то с искренним возмущением, в зависимости от количества выпитого, — так вот, нельзя было, прожив среди прислуги в Илинге, прийти к иным выводам. Разделяя людей на личностей умных и творческих и на бесполезную «начинку для кладбищ», Валентайн поняла, что представители первого типа — это те, кто прилюдно защищает якобы прогрессивную сексуальную распущенность, а сам живет весьма воздержанно. Она прекрасно знала, что просвещенные личности часто отпадают от этих стандартов и становятся злобными Эгериями, но всех этих многочисленных Мэри Уолстонкрафт[52] прошлого века, всех этих миссис Тэйлор и мисс Мэри Эванс, известной как Джордж Элиот, она воспринимала с легкой насмешкой — их появление казалось ей досадным недоразумением. Мисс Уонноп была человеком разумным и работящим, и потому приобрела привычку относиться к этому вопросу если не с юмором, то хотя бы добродушно, как к чему-то неприятному, но не более того.

Но столкновение с сексуальными потребностями Эгерии из высшего общества обернулось для нее кошмаром. Ибо миссис Дюшемен показала ей, что кроме осмотрительной, сдержанной и тонко чувствующей личности в этой женщине таится и другая, своей грубостью очень напоминающая, а по резкости и решительно превосходящая пьяную кухарку. Те слова, которыми она называла своего возлюбленного — она его величала не иначе как «олух» или «чудовище», — ранили Валентайн, каждое второе-третье слово выбивало у нее почву из-под ног. После того ночного разговора в доме священника она едва добралась к себе.

Она так и не узнала, что стало с ребенком миссис Дюшемен. На следующее утро ее подруга была столь же учтива, осмотрительна и сдержанна, как обычно. Больше они и словом не обмолвились о произошедшем. Это оставило в памяти Валентайн Уонноп неизгладимый след, будто она стала невольным свидетелем убийства. У нее в голове то и дело возникали мрачные мысли о том, что Титженс вполне мог быть любовником ее подруги. Ведь все дело в сходстве. Миссис Дюшемен была яркой личностью, как и Титженс. Неужели же при этом она была и грязной шлюхой...

Стало быть, Титженс — мужчина, а сексуальные потребности мужчин всегда острее, чем у женщин, стало быть, он... Ее разум отказывался додумывать мысль до конца.