Конец парада. Том 1. Каждому свое

Миссис Уонноп сидела напротив него в деревянном кресле — замечательная хозяйка, восхитительная женщина. Полная энтузиазма, но уставшая. Подобно старой лошади, которая перед конюшней так брыкается, что обуздать ее под силу только троим взрослым мужчинам; сперва она несется, как дикий жеребец, а потом, быстро устав, переходит на неспешный шаг. Лицо хозяйки дома было румяное от свежего воздуха, но уже морщинистое. Она могла бы спокойно сидеть в своем кресле, как знатная дама Викторианской эпохи, ее пухлые руки, укутанные тонкой черной шалью, могли бы лежать у нее на коленях, но за обедом она проговорилась о том, что вот уже несколько лет пишет по восемь часов в день — и так каждый день. Однако сегодня суббота, и она может позволить себе не работать.

— Этот день, мой дорогой мальчик, я всецело посвящаю вам, — проговорила она. — Я не пошла бы на это ни ради кого больше, кроме вас и вашего отца. Отказала бы даже... — Тут она назвала имя человека, наиболее ею уважаемого. — И это чистая правда, — добавила она.

Тем не менее за обедом она то и дело впадала в тяжелую и глубокую рассеянность, высказывая поразительно ошибочные суждения — по большей части об общественных делах...

Они сидели и неспешно беседовали. На столике рядом с Титженсом стояли его кофе и портвейн; весь дом был в его распоряжении.

— Мой дорогой мальчик, — обратилась к нему миссис Уонноп. — У вас ведь столько дел. Неужели вы и впрямь считаете, что обязаны вести этих девушек в Плимсоль сегодня вечером? Они молоды и беспечны, а ваша работа, как-никак, куда важнее.

— Но ведь здесь совсем недалеко, — проговорил Титженс.

— Это вам так кажется, — добродушно усмехнулась она. — Плимсоль находится в двадцати милях от Тентердена. Если не выедете до десяти часов — когда выходит луна, — то до пяти вернуться не успеете, даже если путь обойдется без происшествий... Хотя с лошадью все в порядке....

— Миссис Уонноп, — проговорил Титженс. — Должен вам сказать, что обо мне и вашей дочери распускают слухи. И весьма гадкие!

Она резко повернулась к нему, словно выныривая из забытья.

— А? — непонимающе переспросила она. — Ах да! Вы о том эпизоде на поле для гольфа... Вероятно, он всем показался подозрительным. Осмелюсь сказать, что вы действительно погорячились, когда отгоняли от моей дочки полицию. — Тут она застыла в задумчивости на какое-то время, словно старый священник, и добавила: — О, вы все переживете.

— Должен вам сказать, — настойчиво повторил он, — что все куда серьезнее, чем вы думаете. Полагаю, мне не стоит бывать здесь.

— Не стоит! — воскликнула она. — А где же еще на земле вам стоит быть? Да, я знаю, у вас размолвки с женой. Очень уж она непутевая. Так кто же еще о вас позаботится, как не мы с Валентайн?

Удар оказался болезненным, ибо в этом мире Титженса ничто так не волновало, как репутация супруги, и потому он довольно резко спросил, с какой стати миссис Уонноп решила, что Сильвия непутевая.

— Мой дорогой мальчик, да ни с какой! — как-то вяло и недоуменно воскликнула миссис Уонноп. — Я догадалась, что вы очень разные — уж в чем в чем, а в проницательности мне не откажешь. А поскольку вы совершенно точно человек путевый, то получается, что супруга у вас непутевая. Вот и все, уверяю вас.

От этого объяснения Титженсу стало чуть легче, и его решимость сохранить доброе имя мисс Уонноп только усилилась. Ему очень нравился этот дом; нравилась его атмосфера, нравилась аскетичность в выборе мебели, нравилось, как падает свет из окон; нравились ощутимая здесь усталость от трудной работы, любовь матери и дочери к друг другу, их любовь к нему, которая тоже, бесспорно, присутствовала, — и он намеревался сделать все возможное, чтобы спасти репутацию девушки.

Он считал, что порядочные мужчины не должны сплетничать, и потому крайне осторожно изложил основную суть его разговора с генералом Кэмпионом в раздевалке. Казалось, он вновь видит потрескавшиеся умывальники и выскобленные дубовые столы. Лицо миссис Уонноп заметно помрачнело и как будто даже осунулось, на нем проступила легкая обида! Временами она кивала — либо для того, чтобы показать, что внимательно слушает, либо в полудреме.

— Мой дорогой мальчик, — наконец проговорила она. — Как же грустно, что о вас говорят такие вещи. Я все понимаю. Но я всю свою жизнь живу в скандалах. У любой женщины по достижении моего возраста возникает это чувство... И теперь все это не имеет никакого значения... — Тут она надолго замолчала и едва не уснула, но потом вновь заговорила: — Я не знаю... В самом деле не знаю, чем могу помочь вам не потерять репутацию. Если бы могла, я бы сделала все, поверьте... Но мне и без того есть о чем подумать... Мне нужно содержать дом, следить, чтобы дети всегда были сыты, и оплачивать их учебу. У меня нет возможности думать о чужих заботах...

Тут она окончательно пробудилась и вскочила с кресла.